Гилад Элбом - Параноики вопля Мертвого моря

На сей раз она точно откликнется. Он в этом уверен.

Яхта взлетает на воздух.

— Если уж он тебе не отвечает, — скалится Иммануэль Себастьян, — с чего ты взял, что она ответит?

— Он смотрит кино, — отвечает Абе Гольдмил.

Занятно смотреть кино, не особенно погружаясь в смысл. Тут ни с того ни с сего Джек Николсон и Майкл Кейн становятся врагами, но мне все равно, — я занят своими делами. Пусть поубивают друг друга. Плевать. Я просто поглядываю на них каждые несколько минут просто для того, чтобы убедиться, там они еще или нет. А если и нет (благо в какой-то момент Майкл Кейн становится трупом, плавающим в собственном бассейне), так это их проблема. Я и не собирался смотреть этот фильм от начала до конца. Я и не говорил, что буду переживать и волноваться. Мне даже не интересно.

Кармель часто говорит, что она на самом деле не интересует меня. Она разгуливает голышом по моей квартире и устраивает такие маленькие проверки на страстность, особенно когда я чем-то занят. Я сижу на кухне и делаю домашнее задание — перевожу что-нибудь с латыни или с арабского, вокруг меня заграждение из словарей, а сам я полностью погрузился в какой-нибудь совершенно зубодробительный пассаж, когда раз! — и она появляется в чем мать родила и наблюдает за моей реакцией. А я постоянно теряюсь — вроде бы только что она была нормально одета, сидела на диване в соседней комнате и читала книгу, — ну что ей от меня надо? И она всегда как-то забавно устраивает такие проверки: молча встает с диванчика, уходит в спальню или в ванную или куда-нибудь ещё, раздевается и идет обратно в гостиную. Там она немного посидит (голая) и немного почитает. Потом встает и идет на кухню, открывает холодильник, достает персик или авокадо, берет тарелку и нож, возвращается к своей книге, съедает свой персик или авокадо, идет на кухню и моет тарелку и нож (все еще голая), возвращается в комнату и еще немножко почитает. А вы ведь представляете, как трудно оторваться от текста, особенно когда ты только что обнаружил, что синтаксическая закавыка, над которой ты ломаешь голову, принимая её за оборот с винительным падежом, оказывается — и как раньше было не заметить! — простым оборотом с именительным.

Она никогда ничего не говорит. Просто сидит, обнажённая, с книгой в руках и ждет, когда я среагирую. «Погоди минутку, — говорю я, — я тут на пороге открытия». И вот, когда я уже почти все сделал, я сижу и дожидаюсь, когда она снова зайдет в кухню, и становлюсь на колени и долго ласкаю её языком, а потом встаю и беру её за руки и крепко сжимаю её бицепсы, и крепко целую её взасос, так, чтобы она почувствовала свой вкус, и затем я заставляю её повернуться ко мне спиной и нагнуться, опираясь руками на мойку, и наклоняю её голову в раковину держа её сзади за шею, а потом вхожу в неё сзади и двигаюсь чуть более резко, чем следует, и потом кончаю на её зад и на поясницу и она идет принимать душ, а я сажусь и заканчиваю свой перевод.

Кармель говорит, что иногда я занимаюсь с ней сексом так, как будто её там и нет. И еще она говорит, что мне надо бы научиться чувствовать, что она-то при сем тоже присутствует. Для этого у нас должна быть общая фантазия, и тогда мы будем лучше чувствовать друг друга.

Но об этой фантазии я расскажу как-нибудь потом. Кино кончилось, и мне явно не хватает этой сексуальной девчушки. Я все надеялся, что действие картины так или иначе завертится вокруг неё. И что она разденется. Если уж она актриса второго плана, так пусть будет обнаженной актрисой второго плана. И я все думаю, как здорово было бы, если бы кто-нибудь учинил над нею что-нибудь сексуально-принудительное. Нет, не то что бы меня заводила нагота или принуждения, но если в фильме кому-то суждено умереть в голом виде, да еще и не по естественным причинам, так пусть это будет кто угодно, только не Майкл Кейн. А еще лучше было бы — мечтать-то не вредно — чтобы она учинила над кем-нибудь что-нибудь сексуально-принудительное, желательно над этим самодовольным юнцом и его надоедливой мамашей (или мачехой).