Гилад Элбом - Параноики вопля Мертвого моря

Когда она умерла, мы были в трауре целый час, не из желания мести. Мы просто не знали, когда она умерла. Как-то раз мой отец шел в банк по улице Короля Георга в центре Иерусалима и встретил старую знакомую его матери, очень старую женщину с тускло-голубыми глазами и номером на руке. Она извинилась за то, что не позвонила ему, когда все случилось.

— Что случилось? — спросил мой отец.

— Твоя мать, — сказала старуха.

— Я и не знал, — сказал мой отец, и они стали плакать посередь улицы Короля Георга, прямо перед банком. Затем он собрался с силами, попрощался с женщиной с номером, пошел домой и позвонил Бенни Миллеру. Бенни Миллер работал с моим отцом несколько лет, а потом тоже укрепился в своей вере, уволился от отца и устроился на работу в компанию Иерусалим Каддиш [39] Каддиш (идиш) — заупокойная еврейская молитва. , в Ортодоксальное похоронное бюро.

— Мне нужна информация о моей матери, — сказал ему отец.

— Сейчас, — ответил Бенни Миллер.

Отец сообщает ему имя своей матери, а Бенни Миллер ищет в компьютере и тут же говорит ему дату смерти, место погребения, ряд и место на кладбище.

Отец поблагодарил его и перезвонил в «Кэпитол».

— Бабушка умерла, — сказал он.

— Когда? — спросил я.

— Шесть месяцев назад.

— Что мы будем делать?

— Мы посидим час в трауре.

По всей видимости, еврейский закон о смерти и трауре предусматривает такие варианты. Если человек умирает, а его родственники не знают об этом довольно долго, им следует сесть и горевать о человеке всего один час, вместо семи дней.

Вот так мы и поступили. Я писал рецензию на новый альбом Monster Magnet, когда позвонил отец, так что я сказал главному редактору, что мне нужен перерыв. До дома я ехал двадцать минут, из чего следует, что у нас осталось еще сорок. Мы сидели на кухне, и отец рассказывал мне, как бабушка покинула Европу в последний момент. На иврите мы здесь употребляем футбольный термин: на девяностой минуте.

Было лето 1939 года, и моя бабка училась в Праге. Немцы уже захватили Чехословакию, и когда она обнаружила, что её требуют в гестапо, она обратилась за помощью к профессорам. Они решили поставить ей какой-нибудь серьёзный диагноз и отправить её в университетский госпиталь. Когда в госпиталь пришли арестовывать её, врачи сказали: заболевание настолько серьёзно, что больную нельзя перемещать, а помимо этого, оно настолько заразно, что лучше к ней и не подходить. Гестаповцы ушли ни с чем, но было понятно, что ближайшие шесть лет выдавать её за пациентку при смерти не получится. Тогда учителя устроили для неё стажировку на один семестр за границей, в Еврейском Университете в Иерусалиме.

Сначала, однако же, нужно было получить разрешение от англичан, которые тоже не горели желанием пускать евреев в Палестину. Государства Израиль ещё не было, и принадлежавшая туркам с Первой мировой войны территория теперь находилась под контролем Великобритании. Британские власти согласились выдать моей бабке студенческую визу при условии, что она вернется домой сразу же по окончании семестра в Еврейском Университете. Они потребовали, чтобы письмо с гарантиями её возвращения в Европу было бы подписано надежным, известным представителем еврейского сообщества в Иерусалиме.

Используя целую сеть рекомендаций и связей, ей удалось добиться того, чтобы некий г-н Шмуэль Иозеф Агнон подписал это письмо. Он знал, как, возможно, знали и англичане, что это была ложь от первого до последнего слова: «Я, будущий лауреат Нобелевской премии, настоящим заверяю, что предъявитель сего письма обещает с радостью вернуться в газовую камеру, как только выполнит свои обязанности прилежного студента по обмену».

Но перед тем, как сесть на корабль в Палестину, ей пришлось получить разрешение немцев уехать из Европы. Её паспорт был подписан немецким офицером Адольфом Эйхманом, но до него ей пришлось обойти шесть или семь других чиновников, а уж только потом прийти к нему и поставить последнюю печать на визе для выезда из Праги. Шесть или семь чиновников сидели за длинным столом. Каждый из них убеждался в той или иной части разрешения на выезд из Европы: один проверял, нет ли у неё задолженности по налогам, второй — нет ли долгов по социальным налогам, ещё один — что у неё нет судимостей, и так далее, и каждый из них ставил в её паспорт отдельный штамп. Когда, наконец, все разрешения были проштампованы, ей позволили войти к начальнику, к самому Эйхману, который в то время был во главе Центрального управления по еврейской эмиграции, и он подписал паспорт, даже не взглянув на неё, и отослал её. Политикой Германии в то время было избавиться от максимально возможного числа евреев всеми способами, в том числе отправляя их куда подальше.