Гилад Элбом - Параноики вопля Мертвого моря

Теперь мне кажется, что открывается дверь, но не входная. Шаги. Кто-то, наверное, идет в туалет. Шаги приближаются. На пороге появляется Урия Эйнхорн.

— Ты что, спишь в бейсболке?

— Нет. Не сплю. Я ее только что надел.

— Зачем?

— На всякий случай.

— Протри очки, а то я могу точно сказать, что ты ел на завтрак.

— Я их утром протру.

— Почему ты не спишь?

— Я боюсь.

— Чего боишься?

— Арабов.

— Не говори глупостей. В больнице нет арабов.

— А Ибрахим Ибрахим?

— А что Ибрахим Ибрахим? Он не араб.

— Не араб?

— Нет, конечно. Кто бы взял его сюда, если бы он был арабом? Он такой же добрый еврей, как и все мы.

— Я подумал, Ибрахим — это арабское имя.

— Это прозвище.

— Точно?

— Совершенно точно. Даже если бы у нас были арабы, я уверен, они не стали бы тебя трогать. Они же не все террористы.

— Я знаю.

— Тогда иди спать. Тебе нечего бояться.

— А можно мне молока?

— Ты не видишь, что я пишу отчет?

— Я не могу уснуть.

— Если я тебе дам молока, ты пообещаешь лечь спать?

— Обещаю.

— Хорошо. Иди возьми синюю чашку.

Я встаю и иду на кухню для сотрудников. За мной идет Урия Эйнхорн со своей пластиковой чашкой в руках. Я наливаю ему полчашки, и он тут же выпивает. Он ставит пустую чашку в раковину — в их кухне — и идет за мной на пост сиделки.

— Что теперь?

— Ничего. Я хотел сказать спасибо и спокойной ночи.

— Пожалуйста. А теперь дай мне закончить отчет.

Снова этот шум. Что там творится? Если это их ответ на разрушенный дом и мертвого демонстранта, то они меня точно с ума сведут. Уже решайте: либо нападайте, либо сидите дома. Хотя простите. У вас же дом разрушили.

— Что это было?

— Не знаю. Ничего. Иди ложись. Ты обещал, помнишь?

— А может, позвонить дежурному врачу?

— Зачем? Эйнхорн, я здесь. Тебе не о чем беспокоиться.

— Но ты скоро уйдешь домой.

— Если что-то случится, пока меня не будет, разрешаю позвонить дежурному врачу.

— Там, по-моему, кто-то идет.

Он прав. Я встаю. Похоже, кто-то столкнулся со стеной. Снова шаги. Я кладу руку на телефон. Шаги приближаются. На пороге Амос Ашкенази.

— И ты? Что с вами сегодня происходит? Ты тоже боишься?

— Чего?

— Арабов, шакалов, чудищ под кроватью, чего там еще.

— Я не боюсь. А надо?

— Нет. Не надо. Ты же настоящий параноик, верно?

— Параноидальный шизофреник. Это немного другая вещь.

— Знаю, знаю. Так чего тебе надо?

— Я думаю, что Урию Эйнхорна похитили.

— Ты ослеп? Или арабы у тебя мозг похитили, пока ты спал?

— Ой! — Амос Ашкенази делает два неловких шага внутрь и во все глаза смотрит на Урию Эйнхорна. — Я тебя не заметил. Что ты здесь делаешь?

— Он мне дал молока.

— А зачем на тебе эта зеленая кепка?

— На всякий случай.

— А почему она зеленая?

— Это ничего не означает.

— А Южная Дакота — это арабская страна?

— Я не знаю.

— По-моему, как раз арабская. Сними ее.

— Я сниму ее перед тем, как лягу спать.

— Ты за нас или против нас?

— Слушайте, вы не соизволите отложить ваш захватывающий диалог на потом? Если вы сейчас же не пойдете спать, мне, увы, придется написать в отчете, что вы оба возбуждены и страдаете от бессонницы.

— Мы идем спать.

— Спокойной ночи.

Как только эти двое уходят, звонит телефон. Звонок длинный.

— Представляешь? Мне сегодня не надо идти в больницу.

— Умер?

— Нет, но врачи сказали, что сегодня посещений нет. Зайдешь?

— Не могу. Я тут нужен как переводчик.

— Ну приходи, когда закончишь.

— Я не знаю. Мне сказали, что это может быть на несколько часов.

— А ты не можешь сделать это прямо сейчас и все?

— Я все еще пишу отчет.

— Отчет? У тебя в блоке никогда ничего не случается.

— Я работаю над диалогом.

— Что за диалог?

— Двое пациентов сегодня спорили.

— Кто?

— Иммануэль Себастьян и Абе Гольдмил. Мне надо записать их разговор.

— А о чем они спорили?

— По-моему, о Боге и Сатане, или о чем-то в этом роде.

— Интересно. И что они говорили?

— Не помню. Что-то про человеческие жертвоприношения, каннибалов, чудовищ, демонов, духовную подготовку, хозяев и рабов, о том, как грешные поэты слепли, о том, что Уолт Уитмен поклонялся дьяволу. Обычная болтовня психов с псевдоакадемическими вывертами.

— Ага. А ты в самом деле думаешь, что душевнобольные могут вести споры на академические темы о теологическом подходе к литературе?

— Кармель, я не знаю. Все, что я знаю, — так это то, что я не контролирую этих персонажей. Если тебе кажется, что в их разговоре недостает аутентичности или достоверности, я ничего не могу с этим поделать.