Павел Лукаш - Недалекий

Раны там заживали плохо — только через полтора-два месяца они перестали гноиться, — а лекарств почти не было…

Я стал чужаком — перешел в категорию ублюдков в квадрате, потому что отстал от стаи. Я плелся за строем, не ходил в караулы, но меня и мне подобных вовсю использовали на работах, где не нужно быстро передвигаться.

Как-то раз, ночью, когда рота была в наряде, мне, Запеканскому и еще нескольким курсантам поручили чистить картошку. Потом всех, кроме нас с Гришей, забрали куда-то — и мы остались вдвоем, а картошки нужно было начистить на шестьсот человек…

Запеканский начал ныть: говорил, что болен и не может работать, что ему нужно отлежаться. Мне показалось, что он не врет, и я оттащил его с глаз долой. Он даже идти сам не мог, так ему было плохо.

Гриша спал, а я работал один — старался сделать побольше, хотя и у меня слипались глаза от усталости. Потом пришел дежурный по кухне — сержант. Картошки было недостаточно. Он спросил: «А где второй?». Я начал юлить — выгораживать Запеканского. Если б его нашли, да еще спящим, его бы прибили. Разумеется, я схлопотал несколько зуботычин за халатное отношение к работе, но, в общем, пронесло: зуботычины в учебной части — дело ежедневное и привычное.

Гриша потом благодарил меня — клялся, что теперь я ему вместо брата… Судя по всему, у него уже ничего не болело. Для меня же, гонимого инвалида, любая дружба была счастьем. Но назавтра он вместе с десятком других курсантов, объединившихся по законам стаи, начал меня травить, и это продолжалось до тех пор, пока я не выздоровел, да и потом не сразу закончилось…

Затем мы стали сержантами и разъехались по объектам. Я служил в отдельном взводе — всего тринадцать человек. Все, кроме офицера, были нацменами, многие вообще не понимали по-русски, но я прожил там полтора года безвыездно, только офицеры менялись и вместо демобилизованных солдат приходили новые.

Разумеется, жизнь как-то наладилась, а за месяц до конца службы в наш взвод попал Запеканский. Стаи для него тут не было, и он сразу решил, что мы большие друзья, потому что земляки и учились вместе на сержантов. Я его не отталкивал, так как мыслями был уже дома и не хотел эксцессов, да и противно было уподобляться… А вскоре служба закончилась.

Про Запеканского я и думать забыл, а недавно, спустя столько лет, получил письмо на мамин адрес: Гриша снова просил о помощи. Кроме того, он предложил за услугу деньги. А положение у меня аховое: работы нет и не предвидится, всем должен, включая родную мать и тестя-старика. Даже любовнице, с которой давно бы уже следовало порвать, и той должен… У дочери переходный возраст — покупок требует, обижается… Живем на зарплату жены. То есть состояние нервозное — пограничное. А тут еще Запеканский: «Приезжай, друг!»

И я поехал — не заработать, а себе доказать, что способен на поступок.

А там, когда мы оказались вдвоем и вдалеке от цивилизации, я подсунул ему снотворное, сильное — двадцать четыре часа гарантии — и уложил спать в палатке: пусть проспит что-нибудь важное.

Но мысль прилететь сюда возникла, когда я шарил в его карманах — деньги искал. У меня даже на обратный проезд не было… Я гонорар за услугу невыполненную хотел забрать — не скрою. А когда нашел паспорт и билеты, то как под гипнозом…

Кстати, Запеканский до сих пор спит — времени-то меньше суток прошло.

— История дурацкая, — сказала Рената, — но меня она устраивает. Боюсь, что с настоящим Запеканским было бы сложнее найти общий язык. А вы в самом деле собираетесь остаться?

— Нет, конечно, — сказал Исин. — Фантазировал себе что-то в самолете и потом… Но еще когда билеты и паспорт у Гриши тащил — понимал, что ничего не выйдет. Не смогу я прятаться, жить здесь нелегально… И Запеканским быть гадко, хотя и Сашей Исиным быть — маленькое удовольствие.

— Вот и познакомились, — сказала Рената.

— Что вам от меня нужно? — спросил он. — Только учтите, что через неделю я улечу.

— Отдайте мне деньги, а Запеканскому верните товар. Придумайте что-нибудь такое, чтобы он сюда не заявился. Мы ему даже заплатим что-то вроде неустойки, и вас отблагодарим — подарки купите…

— А как же папина мания?

— Папина мания — это я. А я не желаю, чтобы он водился с бандитами, контрабандистами и еще черт знает с кем. И не можем мы позволить себе такие покупки. Если папа не вернет деньги, ему придется продать половину коллекции.

— Попытаюсь, — согласился Исин. — И, скорее всего, меня арестуют на таможне — не на вашей, к сожалению…