Юлия Винер - Смерть в доме творчества

Нет, не потому, что Миша обидел его. С. не то чтобы признал за Мишей право говорить обидные слова, а просто почувствовал, что обижаться не на что, и все, сказанное Мишей, не носит ни малейшего личного оттенка. На его, С., месте мог бы шагать любой другой человек, и Миша с тем же жаром и с той же болью говорил бы те же оскорбительные слова. И кто знает, не оттого ли ему стало вдруг скучно с молодым человеком. Не оттого ли, что все эти сильные, хотя и не вполне понятные чувства направлены вовсе не на него, С., и не принимают его во внимание?

Собираясь сюда, писатель говорил себе, что он хочет «пообщаться с людьми». Ах, как неумело, как по-детски он обманывал себя! Вот он общается — за столом, на прогулках, при редких столкновениях с обслуживающим персоналом. И не получает того, чего хотел. А чего он хотел? Чего он, старый дурак, хотел, на что надеялся, кроме поверхностного, безразличного, ни к чему не ведущего знакомства с полудюжиной людей? А ему, старому дураку, хотелось, после стольких лет жизни всухомятку ему ужасно захотелось вдруг, чтобы его… чтобы им интересовались. Да, это самое подходящее выражение. Чтобы люди, чтобы кто-нибудь им интересовался. И вот он ухватился за этого несчастного Мишу. Надо же было попасть именно на такого человека, которому ни до кого и ни до чего. И то сказать, чем он мог заинтересовать этого Мишу? Чем он вообще мог кого-нибудь заинтересовать?

Ну, ничего, ничего. Впереди вкусный ужин, а потом часок-другой за работой, а там от двухнедельной путевки останется совсем немного, и он вернется домой, и все будет по-прежнему, ничего страшного не случилось.

— А вы, Миша, кто? — спросил писатель, чтобы прервать невежливое, как ему казалось, молчание. — То есть, что вы делаете?

Занятый своими мыслями, Миша только дернул плечом. Но писатель, желая скрыть свое новообретенное безразличие к молодому человеку, повторил вопрос:

— Кто вы, Миша, по профессии?

— А вы еще не угадали? Я критик. Критикую других, которые плохо делают нечто, что я делать хотел бы, да не могу, ни хорошо, ни плохо. Идеальное занятие для нашего брата, верно?

— О, критика, это тоже очень важно. Критика необходима для творческого процесса.

— Ах! Признание из уст творческого работника. Лестно, лестно.

Писатель просто не знал, что и сказать. А до дома творчества было еще далеко, и нужно было продолжать разговор. А поскольку Миша, казалось, способен был делать только одно из двух — или нападать на себя, или так же безжалостно язвить собеседника, следовало ждать нового пинка.

— Впрочем, — продолжал Миша, немедленно подтверждая опасения С., — я с вашим творчеством совершенно не знаком. Что же вы такое пишете?

Казалось бы, писатель должен был быть готов к этому вопросу. И не нужно было стесняться перед молодым человеком: тот ведь сам с горечью признал отсутствие у себя творческого таланта, и тем, не считая даже прочих обстоятельств, как бы поставил себя на низшую ступень. Да и на самом деле, чего же стесняться — ведь С. действительно всю жизнь писал, стараясь, чтобы вышло как можно лучше, и хоть не очень много, а было и у него что показать: несколько книжек, журнальные и газетные статьи и очерки, дюжина рассказов в различных сборниках. Но вновь усвоенная, болезненно-открытая манера разговора, которую навязал писателю молодой человек, заставила его дать ответ, прозвучавший неожиданно для него самого:

— Я, в сущности, написал одну-единственную стоящую книжку.

— Хм?

— Давно, очень давно, когда вас и на свете не было. Когда и я был молод, и страна была молода, и все было полно надежд и ожиданий.

— Ну, ну, растелитесь уже! Назовите мне свой шедевр. Знаем мы эту вашу эпоху великих ожиданий. Впрочем, и наш брат встрепенулся об ту пору, полез как клоп изо всех щелей. Вот, а вы говорите, вас наш еврейский вопрос не трогает. Да вы за одну эту эпоху надежд и ожиданий в ножки нам поклониться должны… Ну, не буду, не буду. Занятные были времена, ничего не скажешь. Так что с вашим шедевром? Видно, шумок был вокруг вашей книжечки? То-то Беляков заколыхался, как вас увидел.

— Нет, нет, это он меня с кем-то спутал…

— Ха! Беляков никогда ничего не путает. Что-то он про вас сразу вспомнил. Наверняка скверность какую-нибудь. Теперь будет кругами ходить, пока не выходит.

— Да что же ему от меня… Ох! Он ведь меня к шести в гости звал!

— Видите? — с торжеством воскликнул Миша. — А теперь уже восьмой час, скоро ужинать. Ну, С., теперь держитесь!

Миша развеселился, начал рассказывать злые анекдоты про Белякова, и к тому времени, как они вернулись в дом творчества, писатель так и не успел назвать ему свою первую, и, как он теперь ясно видел, единственно настоящую книжку.