Филип Рот - Другая жизнь

Только тогда я начал понимать, каким наивным я был, не предчувствуя подобного развития событий; я глубоко задумался, понимая, что это я сам, а вовсе не Мария, по-детски уходил от «решения сложных проблем». Я понял, что намеренно старался казаться слепым, не считаясь с идеями, которые она, получив воспитание в среде сельских джентри, впитала с молоком матери; я также не смог правильно оценить явные намеки ее семейства на беспрецедентный вызов, который Мария бросила всему английскому обществу, вернувшись в Англию после развода с молодым, обладающим хорошими связями первым секретарем миссии Великобритании в ООН и выйдя замуж за меня, олицетворение мавра, душащего свою Дездемону. Еще более неприятным, чем безобразное выступление Сары, было понимание того, что я обманывал самого себя, отдавшись на волю собственным фантазиям. До сих пор я жил как во сне, в котором я, легкомысленный конспиратор, соткал воздушный замок из нитей «милых» различий между нами, который похоронил нас под собой, приобретя социальный окрас. В самом деле, что это все такое — жить на реке? Лебеди, туманы, приливная волна, мягко бьющаяся в стену, окружающую сад… Как эта идиллия может быть реальной жизнью? Насколько горьким и болезненным может быть этот конфликт? Мне внезапно показалось, будто все эти месяцы двое рационально мыслящих, упрямых реалистов, превратившись в безумных романтиков, пытались перехитрить самих себя, чтобы найти выход из весьма запутанной ситуации.

Когда я жил в Нью-Йорке, я был настолько одержим жаждой омоложения, что упустил из виду этот вопрос, не задумавшись о последствиях ни на минуту. Как писатель, я исследовал до конца свое прошлое, исчерпал до дна все свои знания и личные воспоминания; теперь я был не в состоянии найти в себе силы, чтобы приступить к новой работе и снова встать на крыло, как птенец, вылетающий из гнезда. В конце концов, я устал от клеветы и клеветников, ощущая такую опустошенность, какую чувствуют, разлюбив кого-то. Я устал от старых душевных переживаний, мне прискучили старые проблемы, и тогда я хотел только одного — порвать со старыми привычками, которые приковывали меня к моему письменному столу, что подразумевало трех жен, разбавлявших мое уединение, а также многолетнее заключение в скорлупе, где я занимался самоедством. Я хотел услышать новый голос, создать новую связь, где мой новый, оригинальный партнер вдохнул бы в меня новую жизнь; я хотел порвать с прошлым и принять на себя новый груз ответственности, который никак не был бы связан с творчеством писателя и с его непосильной ношей — поисками самого себя. Я хотел быть с Марией, и я хотел ребенка, но я плохо продумал этот вопрос, хотя имел твердое намерение осуществить свой замысел; размышления над этой проблемой стали еще одной постоянной привычкой, из-за которой я более не испытывал ностальгических чувств. Какая женщина подходила мне больше, чем та, что заявляла, будто совершенно не подходит мне? И поскольку в то время я целиком и полностью не устраивал сам себя, для меня ipso facto [129] В силу самого факта; тем самым; явочным порядком (лат.). мы были идеальной парой.

Наверное, на пятом месяце беременности игра гормонов что-то сделала с кожей Марии, потому что теперь ее лицо излучало необыкновенное сияние. Для нее наступил великий период ее жизни. Ребенок у нее в животе еще не начал толкаться; первые месяцы, когда к горлу подступает тошнота, остались позади, а последняя стадия, когда женщина чувствует себя огромной и неповоротливой, еще не началась, — по словам Марии, в тот момент она ощущала лишь свою особенность, поскольку все холили, лелеяли и защищали ее. Поверх платья она надевала длинную черную шерстяную накидку с капюшоном, на кончике которого болталась кисточка; эта пелерина была мягкой и теплой, и я мог взять ее за руку, когда Мария просовывала пальцы в боковую прорезь. Мария носила темно-зеленое струящееся шелковое платье с глубоким круглым вырезом и длинными рукавами, плотно облегающими запястья. Наряд ее мне казался пределом мечтаний: простой, сексуальный и безупречный.

Мы устроились рядышком на краю плюшевой банкетки, лицом к обитому деревянными панелями ресторанному залу. Было уже начало девятого, и, как всегда по вечерам, за большинством столиков сидели посетители. Пока я заказывал шампанское, Мария порылась в сумочке и нашла несколько фотографий дома, сделанных полароидом, — до сих пор мне не представилось возможности подробно рассмотреть снимки, а Мария хотела показать мне массу различных вещей. Тем временем я вынул из кармана удлиненную черную бархатную коробочку. Внутри футляра лежал браслет, который я приобрел для нее неделю назад неподалеку от Бонд-стрит, в лавочке, специализирующейся на продаже викторианских и георгианских драгоценностей, которые Мария так любила носить. «Это легкая, изящная вещица, но хрупким это изделие не назовешь. Прекрасно будет смотреться на тонком женском запястье».