Филип Рот - Другая жизнь

А каково тебе сейчас? В настоящее время?

Я начала новую жизнь, когда окончательно порвала с ним, снова стала писать и встретила тебя, — все, что случилось со мной, было действительно прекрасно. И я почувствовала себя намного лучше. Но снова жить в таком холоде для меня невозможно: это наполняет меня не ужасом, а невыносимой болью. Иногда на меня накатывает очередной приступ — такой сильный, что я даже не моту усидеть на месте. По субботам, как это бывает у всех людей, мой муж выкидывает разные штучки, и даже самой малости достаточно, чтобы привести меня в ярость, и я сказала ему, что больше не могу мириться с ролью старомодной, чужой для него жены. К сожалению, я ему уже как-то говорила об этом, но, конечно же, никаких действий от меня не последовало, и все, о чем я его предупреждала, мало на него подействовало. Знаете, что выматывает больше всего? Готовность ничего не делать. С другой стороны, если постоянно упоминать о чем-нибудь, то это обязательно произойдет. Честно говоря, мне скучно говорить об этом, объяснять, что это такое, но поскольку вы спрашиваете, я отвечу. Скучаю я, потому что вас нет рядом со мной. Теперь я думаю вот что: «Я не могу провести остаток жизни, так отчаянно скучая, не говоря уж обо всем остальном». Вы доставляли мне тайное удовольствие. Я вспоминаю наши беседы и напряженность этой прелестной болтовни. У большинства людей секс отрезан от любви, а любовь отрезана от секса. Я не знаю… Наши бесконечные, бесцельные интимные беседы — иногда со стороны эти разговоры могли бы показаться общением двух заключенных, но для меня это была эротика в ее чистейшей форме. Конечно же, для него это ощущение было совсем другим: оно меньше удовлетворяло его, поскольку он был человеком, всю жизнь получавшим удовольствие от секса, и в силу обстоятельств был вынужден поставить на этом точку. Но такие отношения имели власть надо мной. В то время это было потрясающе.

Вы, конечно же, любите поговорить, Мария.

Неужели? Что ж, человеку надо с кем-то разговаривать. С вами я точно могу поговорить. Вы хороший слушатель. С Майклом я никогда не могла поговорить. Я пыталась, но в ответ он смотрел на меня остекленевшими глазами, и тогда я брала в руки какую-нибудь книгу.

Тогда продолжайте разговаривать со мной.

Обязательно буду. Обязательно. Теперь я знаю, что такое привидение. Это человек, с которым ты ведешь беседы после смерти. Это и есть привидение. Человек, который все еще жив для тебя, и ты разговариваешь с ним, и беседы с ним никогда не прекращаются. Привидение — это привидение, созданное привидением.

Теперь пришла моя очередь изобретать тебя.

А как поживает твоя маленькая девочка?

Очень хорошо. Она научилась говорить. «Мне нужен листок бумаги». «Мне нужен карандаш». «Я иду гулять».

А сколько ей лет?

Скоро будет два годика.

В шесть вечера, через несколько часов после того как я расстался с Генри в Агоре и прибыл в Лондон с записями, которые накопились у меня во время «спокойного» полета из Тель-Авива, в ушах у меня все еще звучали суровые голоса непримиримых израильтян; я думал о том, что волновало евреев, подстегивая их страх и решительность одновременно. Прошло всего пять часов после возвращения из этой полной противоречий страны, и я попал в другие места, где ничто, как мне кажется, кроме бесед о погоде, никого не волновало, — и вскоре меня усадили на скамью в церкви, что находилась в лондонском Вест-Энде. Рядом со мной были Мария, Феба и три-четыре сотни других людей, которые примчались в храм после работы, чтобы послушать службу и рождественские песнопения.

До Рождества оставалось всего две недели, и на Стрэнде весь транспорт стоял в пробке, а улицы, ведущие к Вест-Энду, были забиты машинами и толпами покупателей. Днем погода была мягкая, но вечером стало прохладно, и легкий туман поднимался от бортов автомобилей. На Фебу огромное впечатление произвели машины и яркие фары на них, и рождественские огни, и суетящаяся толпа на улице, так что ее пришлось отвести в туалет в подвале, чтобы она немного остыла, а я тем временем решил поискать наши места на зарезервированной скамье, располагавшейся на один уровень ниже того ряда, где сидели Джорджина и Сара, сестры Марии. Как постоянный член благотворительного комитета, от имени которого производились сборы пожертвований, миссис Фрешфилд должна была прочитать вслух отрывок из Священного Писания.