Филип Рот - Другая жизнь

После органного соло мы встали, и прихожане затянули первую рождественскую песню; пели все, кроме меня и детишек вроде Фебы, которые были еще слишком малы, чтобы знать слова наизусть или читать их по программке. Все собрание пело с необыкновенным рвением — это был взрыв доброй, чистой страстности, которую я не мог предвидеть в солидном и уважаемом руководителе хора, так же как и благовоспитанную торжественность в священнике, который должен был дать благословение прихожанам. Мужчины с портфелями, покупатели со свертками, узлами и сумками, те, кто в самые тяжелые минуты часа пик прошли весь путь до Вест-Энда, таща за собой перевозбужденных детишек или пожилых родственников, — они больше не существовали сами по себе: едва открыв рот и начав петь, эта толпа разношерстных лондонцев превратилась в батальон наслаждающихся приходом Рождества христиан, которые смакуют каждый слог песнопений, восхваляющих Христа, с беспредельной искренностью и готовностью. Для меня это звучало так, будто они за многие недели чудовищно истосковались по удовольствию, подтверждающему существование этой секретной, но прочной ассоциации. Они не вели себя экзальтированно, они не были в бреду, граничащем с исступлением, — если правильно использовать старомодное слово, они ликовали. Быть может, с моей стороны было немного провинциально считать чем-то удивительным объединение христиан, но тем не менее меня поразило звучание их голосов — они показались мне приятными; говоря на сионистском жаргоне, меня удивило, как нормально они себя чувствовали, — они ощущали себя крошечной составляющей чего-то огромного, чье обязательное присутствие никак не влияло на серьезные задачи, поставленные западным обществом перед Многими поколениями. Если посмотреть на них со стороны, можно было подумать, что они символически празднуют какое-то событие, сообща пожирая духовную печеную картофелину гигантских размеров.

Тем не менее, с еврейской точки зрения, я не переставал думать о том, зачем им нужна вся эта чепуха? На что им сдались все эти умудренные старики и хоры ангелов? Разве рождение ребенка — не удивительное само по себе явление, более таинственное, чем вся эта шумиха вокруг него? Хотя, честно говоря, я всегда чувствовал, что момент, где христианство решительно завладевает правом на чудеса, — это Пасха; Рождество Христово всегда поражало меня тем, что оно стоит вторым по рангу за Воскресением и по большей части обращено к детям. Волхвы и звездные небеса, благословенные ангелы и чрево Святой Девы — они материализовались на этой планете без прерывистого дыхания и без впрыскивания семенной жидкости, без запахов и выделений, без полученного обманным путем удовлетворения, без содрогания в оргазме, — какой это все возвышенный, но оскорбительный китч с его фундаментальным отвращением к сексу!

Безусловно, проработанность легенды о непорочном зачатии никогда раньше не удивляла меня так, как в тот вечер, особенно потому, что я только что провел Шаббат в Агоре, — мне она показалась какой-то ребяческой и неприемлемой для старых дев. Когда я услышал, что они поют про диснейлендовский Вифлеем, на чьих темных улицах сияет вечный свет, я подумал о Липмане, раздающем листовки на рынке в этом месте и утешающем непокорных врагов-арабов: «Не расставайтесь со своей мечтой, мечтой о Яффо, наступайте, и в один прекрасный день, если у вас хватит духа, даже если я раздам вам сотни таких бумажек, вы когда-нибудь отберете у меня этот город силой».

Когда пришла очередь матери Марии, она поднялась на кафедру и тем простодушным тоном, которым сначала внушают доверие, а затем усыпляют детишек, когда рассказывают им сказку на ночь, очаровательно прочитала отрывки из главы первой Евангелия от Луки, про то, как ангел Гавриил принес благую весть Деве Марии. Ее собственное творчество имело тяготение к более низким, материальным сферам: три ее книги — «Интерьер георгианского особняка», «Георгианский загородный дом» и «Гооргианцы в домашних условиях», — а также многочисленные статьи, опубликованные за долгие годы в журнале «Загородная жизнь», помогли ей завоевать солидную репутацию среди тех, кто серьезно занимался изучением дизайна и обстановки загородных поместий, и ее регулярно приглашали выступать перед многими георгианскими обществами по всей Англии. Женщина, которая, по словам Марии, «безумно серьезно» относилась к своей работе и могла служить «ходячей энциклопедией», мало походила на книжного червя, проводившего все свое время при посещении Лондона в архивах Виктории и Альберта [116] Имеются в виду архивы Музея королевы Виктории и принца Альберта, расположенные в Западном Лондоне, рядом с «Олимпией». или в Британской библиотеке, — она скорее выглядела как идеальная хозяйка: симпатичная невысокая женщина лет на пятнадцать старше меня, с пухлым круглым лицом, напоминавшим мне фарфоровое блюдо, прекрасными волосами, менявшими оттенок от мышино-белого до белоснежного (хотя особой разницы в этом не было), и прической, которую в течение последних тридцати лет делал ей один и тот же весьма уважаемый старомодный парикмахер.