Олег Лукошин: СУДЬБА БАРАБАНЩИКА. ХАРДРОКОВАЯ ПОВЕСТЬ

Слышал я пару раз эту Марусю. Ничего, шарм есть, но это, пожалуй, всё. Рассчитывать со своим убогим репертуаром, ориентированным на недалёких сельских подростков, ей было по большому счёту не на что.

В душе, однако, вспыхнула секундная зависть. Всё же это была профессиональная работа, за которую платили деньги. Не то что у нас, претенциозная любительщина.

Мысли эти я тут же отогнал, потому что не хотел обижать ими Барышева, которого искренне уважал, а вслух сказал так:

– Эх, ну и гадиной же оказался этот Назаревич! А ещё металлистом прикидывался.

Матвей лишь улыбнулся на мои слова, видимо что-то про себя подумав. Может быть, и то, что и сам он сменил немало групп и далеко не все исполняли они хард-рок, а потому наверняка какие-то горячие головы в других коллективах в сердцах называли его предателем и гадиной.

Павел же лишь едва заметно пожал плечами – мол, скатертью дорога, никого не держим. Заговорил он совсем о другом.

– Слышал, через пару дней в Парке Культуры – Фестиваль пролетарского рока?

– Да ты что! – обрадовался я. – Кто выступает?

– Хэдлайнерами идут «Назарет» и польский «Бегемот». Сильная команда. Блэк-метал, очень яростный, до костей пробирает. Ну, и наши будут: «Ария», «Чёрный кофе», «Облачный край».

– Непременно пойду! – заверил я всех.

И тут же не преминул похвастаться покупкой ударной установки. Парни покупку одобрили.

– Ну что же, – похлопал меня по спине Барышев, – теперь за барабанщика можно не волноваться.

Вскоре мы прямо так, в усечённом составе – отсутствовал ритм-гитарист Володя Суханычев – приступили к репетиции. Программа, с которой «Серебряный четверг» готовился выступить на ближайших школьных танцах, коим произойти предстояло в первых числах сентября, сразу же после начала нового учебного года, состояла из классических хитов англо-американских групп и нескольких песен на русском самого Барышева. За них он особенно нервничал, так как сомневался в своих композиторских талантах.

После первой же песни Матвей, оказавшийся чудо каким сильным басистом, сделал мне несколько замечаний. Точнее сказать, советов, так как были они высказаны дружелюбно и вежливо.

– Подожди, подожди громыхать, громобой ты наш! – осадил он меня с улыбкой. – Много шума производишь, а толку мало. Ритм не рождается. А Ритм, брат, – я понял, что и он относится к этому понятию с огромным уважением, достойным большой заглавной буквы, – он этого не любит. Ритм – это когда внятно и с чувством. Когда пронизывают тебя насквозь, словно шампуром, и никуда подеваться невозможно, оттого что всё в этом Ритме чётко и естественно. Оттого, что цепляет он тебя помимо своей воли. Хорошим Ритмом, Серёга, можно и демонов с того света вызывать. Попробуй-ка чуть наискосок сыграть.

– Наискосок? – удивился я. – Это как?

– Наискосок – это значит чётко и точно, но в то же время не вполне буквально следуя риффам. Значит, импровизируя. Вот словно течёт река, а ты её вброд переходишь. И идёшь не поперёк, а чуть по диагонали, потому что так длиннее и кайфа больше. Потому что вода озорно и приятно ноги холодком обжигает, на другом берегу тебя девчонка ждёт, а в душе сила ощущается, радость и предвкушение восторга. Дай-ка я тебе покажу.

Он уселся за барабаны и прямо так, «насухо», без всякой инструментальной подкладки выдал изумительнейший ритм. Нет, нет – Ритм! Внутри, там, где треклятые попы отвели место под несуществующую душу, что-то у меня задрожало, задвигалось и стало горячо. Там-та-да-та-там, – мне показалось, я чуть-чуть уловил этот принцип «наискосок».

Я попробовал. Сначала не шло, не получалось наискосок, но где-то на третьей песне – а была это юфовская заводная и дерзкая «Can You Roll Her» – наискосок получилось. Вот именно так, как Матвей говорил – и с кайфом, и с девчонкой на другом берегу, и с предвкушением восторга.

– Хороший парень, – кивнул Матвей Барышеву, который, сказать по правде, ещё сомневался во мне. – Толк будет. Покорится ему Ритм.

Воодушевлённый похвалой, я и дома принялся закреплять успех, открывая дверцу в постоянно терявшуюся в призрачной дымке страну Величественного Ритма. Старенькая «Ямаха» терпела все издевательства над собой. Я почувствовал, что она становится моей верной подругой. А отец-Прометей – я так и видел это – терзаемый стервятниками, всё же улыбался мне, сжимая могучие кулаки, и гадкие птицы, чувствуя его непоколебимость, испуганно и истерично голосили над одинокой чёрной скалой с заключённым на ней пленником, гордым и благородным человеком.