Ганна Шевченко - Забойная история, или Шахтерская Глубокая [сборник]

Заколочен досками колодец,
возле грядок брошены лопаты,
незнакомый и нетрезвый хлопец
курит возле дедушкиной хаты.

Выплывет хозяйка, озираясь —
что хотят незваные шпионы?
Выплеснет помои из сарая
в бабушкины флоксы и пионы.

Детство отшумело и пропало,
убежало странствовать по стерням,
затерялось в гуще сеновалов,
растворилось в воздухе вечернем.

Лишь стоит за сломанной калиткой,
возле обветшалого крыльца,
нерушимый, крепкий, монолитный,
запах бузины и чабреца.

Посмотри, окаянное небо в глубине начинает светлеть,
это демоны в молниях-касках заполняют подъемную
клеть
и летят. Я с одним повстречался, он в забое породу
дробил,
я упал перед ним на колени — он из фляги меня
напоил.
А потом я качался на сваях, кувыркался, по насыпи лез,
мы с тобою обычные гномы, а они властелины небес.
Колокольного времени пестик, околотку,
звенигу цепей —
что попросят, отдай чародеям, но из огненной фляги
не пей.
И запомни: подвески не домрать, не винтиться,
кайло не гойдать —
после смерти пиндюжные гномы на поверхности
будут страдать.
Бубенец свой носи горделиво и молитву мурмуркай
с утра:
Береги нас от бесов небесных, Аулуэ, богиня ядра.

Склеили из плоти и духа,
а потом ушли, обманули.
Если пуля свищет над ухом,
уклоняйся, детка, от пули.

Выглянешь на улицу — ветер
гонит на убой самолеты,
направляйся, детка, на север
к леммингам, песцам и койотам.

Угол наклонения оси
изменился. Тронулась суша.
А медведей, детка, не бойся,
человек страшнее и хуже.

Наши шкуры — верх дешевизны,
удаляйся, жми на педали,
этот мир опасен для жизни,
но другого не предлагали.

У Филипповны сумка с дырой,
прохудившийся шарф и калоши,
кардигана немодный покрой,
аметисты на старенькой броши.

То на кладбище ходит пешком,
носит мужу конфеты с печеньем,
то лежит, обвязавшись платком,
занимается самолеченьем.

Были б дети, пекла б пироги,
молодилась, за внуком смотрела,
а теперь под глазами круги,
да тяжелое, сонное тело.

Потому что пришли холода,
одиночество, осень, простуда,
потому что уже никогда,
никого, ничего, ниоткуда.

Исчезновение предмета
противно всякому нутру —
луна дарила волны света,
чтобы исчезнуть поутру.

Исчезнет свет, когда электрик
придет и щелкнет рычагом —
спокойно, дядя, я истерик,
я здесь хотела о другом.

Вы обходительный мужчина,
распространяющий тепло,
но по техническим причинам
со мною вам не повезло.

Несообразна, грубовата,
бесцеремонна, ну и пусть.
Я не нужна вам, но когда-то
земле и небу пригожусь.

В банке сказали: возьмете монету,
сильно не трите, водите легко,
там под полоскою серого цвета
вы обнаружите новый пин-код.
Вышла из банка. На детских качелях
мальчик качался, скрипели болты,
рядом в «Харчевне» чиновники ели,
терли салфетками жирные рты.
Птицы летели, собаки бежали,
дворники метлами землю скребли.
Вписаны эти мгновенья в скрижали,
или же в ливневый сток утекли?
Город как город. Сроднился с планетой.
Город-инфекция. Город-налет.
Если стереть его крупной монетой,
взгляду откроется новый пин-код.

По мягким полозьям вельвета
плывет, озаряя углы,
невеста, продетая светом
в любовное ушко иглы.

Отец поцелует сердечно
в дизайнерский локон виска
и в море отпустит навечно.

Посмотрит с улыбкою, как,
минуя нарядные лица,
плывет к ней ее водолаз,
с цветком в белоснежной петлице,
с блестящими кошками глаз.

Умирает природа зимой,
дребезжит опостылевшей веткой,
воздух тянется долгой тесьмой
между крыш и дворовой беседкой.

Запах сладостный до тошноты —
умирание ветрениц белых,
оказалось, уже не цветы
те, кого оборвать не успели.