Джойс Оутс - Исповедь моего сердца

Она просыпается, сердце ее бешено колотится от ужаса, и в ушах все еще звучит этот голос, ласковый, успокаивающий, тот самый голос ее высокого белокурого брата: «Милли! Не надо больше грустить! Я мертв!»

Утром 22 марта апелляция Терстона была отклонена Верховным судом Нью-Джерси, а утром 23 марта разгневанный отец уволил Гордона Баллока.

И в ту ночь Милли увидела во сне, будто она снова в зале суда, на процессе брата, который (очевидно) еще продолжается… и вдруг, к ее великому удивлению, Терстон встает и подходит к ней, ласково берет ее руки в свои… улыбается этой своей так хорошо знакомой улыбкой, улыбкой Терстона, привычно склоняется, чтобы поцеловать ее в щеку; его глаза, которые она вспоминает с восторгом, светятся братской любовью к ней. Руки у него не связаны, голова высоко поднята; он так взволнован, он в таком экстазе от своей тайны, что чуть не поднимает Милли на руки, как часто делал в детстве.

Но его слова, о, эти его слова — слова, которых Терстон никогда бы не сказал.

И так же обескураживают ее слова Лайши, сказанные в ответ на рассказанный ею сон.

Да полно, Элайша ли это? Лайша, который всегда так обожал ее, так терпеливо сносил перепады ее настроения, так доверчиво относился к ее предчувствиям и был ею так очарован? Не глядя ей в глаза, не принимая ее дрожащую, протянутую к нему руку, он говорит:

— Милли, ты же знаешь, что сны почти никогда ничего не значат. Зачем ты все время мне это рассказываешь? Папе это не понравилось бы.

— Но, Элайша, — обиженно возражает Милли. — Это было как наяву. Терстон стоял передо мной так же близко, как ты сейчас, даже ближе…

— Тем не менее это был всего лишь сон, — отвечает Элайша, — а сон — это всего-навсего фантазия того, кто его видит, и другие не обязаны принимать его всерьез.

— Но если это правда? Если то, что он сказал, правда?

— Разумеется, это не может быть правдой, — нетерпеливо говорит Элайша, обнажая в улыбке свои белоснежные зубы, — потому что это всего лишь сон.

— Но этот сон не похож ни на один из тех, которые я когда-либо видела.

— Послушай себя, — взрывается Элайша, — «не похож ни на один из тех, что я когда-либо видела» — это же звучит, как чистая риторика.

Бедная Милли смотрит на него в смятении. Не может быть! Элайша ей возражает? Он проявляет к ней безразличие, как грубый Харвуд? Подбегая к Лайше и мельком взглянув на себя в зеркало, она видит, как сердито сверкнуло на нее ее красивое отражение — или это лишь показалось?

— Риторика? Чистая риторика? — рассеянно повторяет она. — Что ты хочешь этим сказать?

Но Элайша не смотрит ей в глаза. Солнечные зайчики играют на его коже, которая, кажется, дышит холодом, от его прежней привычной братской нежности не осталось и следа.

— Твои слова звучат фальшиво, — говорит он, пожимая плечами. — И в любом случае это всего лишь сон.

— Но почему мы с тобой ссоримся? Я пришла к тебе, чтобы…

— Мы не ссоримся, Милли, — отвечает Элайша. — В этом деле вообще нет никаких «мы». — Но, заметив ее полный детской обиды взгляд, он продолжает более рассудительно: — О чужих снах нельзя говорить с пониманием, потому что их нельзя увидеть. В конце концов, они не что иное, как пар, призрачный дымок от праздных мыслей.

— Но что, если это правда! Я мертв! Бедный Терстон! — шепчет Милли.

Элайша протягивает руку, чтобы утешить ее, но рука застывает в воздухе, он не решается коснуться Милли.

В течение напряженной, долго тянущейся минуты взволнованные молодые люди молча смотрят друг на друга, едва отдавая себе отчет в том, где они и что между ними происходит. Сильно расстроенная, Милли замечает в глазах Элайши тот самый удивленно-настороженный взгляд, который уже видела — или ей показалось, что видела? — несколько месяцев назад… там, в Контракэуере, на Коммерс-стрит, посреди людской толчеи, когда он появился рядом с ней внезапно, словно чудо… то был Элайша, ее брат, и в то же время неким загадочным образом не Элайша! — а какой-то незнакомец, негр, в очках, в котелке и официальном темном костюме… с припудренными, словно с проседью, волосами и темными усами, которые, однако, не могли скрыть того факта, что мужчина хоть и не молод, но отважен, стремителен, дерзок… и втайне наслаждается тонкостями Игры, в которую из всех жителей Контракэуера посвящены только он и она.

Да полно, это же Элайша, ее высокий темнокожий брат, ее Лайша, и в то же время вовсе не ее, это некий дерзкий незнакомец, принадлежащий к черной расе; точно так же, как она — Миллисент, но в то же время и не Миллисент в этом пыльном дорожном плаще, со скромной прической, с болезненным и набожным выражением лица, с красными заплаканными глазами.