Джойс Оутс - Исповедь моего сердца

Например.

Была у него когда-то жена по имени Арабелла, мать двоих его старших сыновей (не считая темнокожего сына Элайши, чья мать была неизвестна); потом у него была жена по имени Майра , или Морна, с которой никто в Мюркирке, за исключением доктора Дирфилда, принимавшего у нее дочь летом 1892 года, никогда и словом не обмолвился; его третьей женой была Софи , изящная блондинка, очень замкнутая, мать его младшего сына Дэриана и малышки Эстер, которую доктор Дирфилд принимал у нее в марте 1903 года. (И где теперь все эти обреченные женщины? Арабелла исчезла из Мюркирка, оставив сыновей их отцу, и никто ее здесь больше не видел; Майра, или Морна, исчезла из Мюркирка, оставив свою маленькую дочь ее отцу, и никто ее здесь больше не видел; бедняжка Софи умерла от послеродовой горячки через две недели после рождения дочери и была похоронена обезумевшим от горя Абрахамом Лихтом на старом церковном погосте позади дома настоятеля, в котором теперь жила семья Лихтов.)

Разумеется, больше всего разговоров было о темнокожем Элайше. Кем была его мать? Был ли Абрахам Лихт действительно его отцом? Все терялись в догадках, потому что Элайша, негритянский юноша, вел себя как белый, более того, вел себя так, словно в его жилах текла королевская кровь, — высокомерно и «бесцеремонно», как ни один негр, которого когда-либо доводилось видеть обитателям Мюркирка. Мистер Карр, банкир, с которым Лихт вел дела, утверждал, что Лихт однажды сказал ему, будто Элайша — его «камердинер», которому он не задумываясь «доверил бы свою жизнь», не говоря уж о деньгах. Преподобный Вудкок, методистский священник, занимавшийся с Дэрианом и Эстер и обучавший Дэриана игре на фисгармонии, был убежден, что Элайша — подкидыш, сирота, которого Абрахам Лихт взял в дом из христианского милосердия, потому что Дэриан рассказывал ему, будто «его брат Элайша» родился во время урагана и наводнения «на огромной реке за тысячу миль от Мюркирка». С годами темнокожий юноша стал даже походить на Абрахама Лихта, хотя это было не столько физическое сходство (потому что Элайша имел ярко выраженные негроидные черты: гладкую кожу цвета темного красного дерева, черные, обрамленные густыми ресницами глаза, широкие ноздри и одинаково толстые и широкие верхнюю и нижнюю губы), сколько сходство манер: он так же, как Абрахам Лихт, в любую погоду ходил стремительной походкой, с высоко поднятой головой и с военной выправкой; так же, как Абрахам Лихт, ловя чей-либо взгляд, отвечал на него широкой радостной улыбкой, словно актер, выходящий на сцену и приветствующий зал; так же, как Абрахам Лихт, всегда имел безукоризненный, холеный вид, был модно одет и излучал мужскую самоуверенность.

И все это несмотря на то что юноша был-таки черным, то есть не-белым.

К счастью, теперь, повзрослев, Элайша Лихт редко появлялся в Мюркирке. В течение нескольких лет все считали, что он уехал куда-то в Массачусетс «учиться в колледже». Если он и приезжал домой, то ненадолго, порой не больше чем на неделю, так что не успевал вызвать раздражение своим дерзким видом. А когда его посылали в деревню по делам — например, положить деньги в Первый банк Чатокуа, или отнести плату за уроки преподобному Вудкоку, или истратить за час 500 долларов в шорной мастерской, делая покупки «для мистера Лихта», — красивый юноша был обворожителен, а речь его так приятна и уместна в каждом конкретном случае, что даже самые яростные негроненавистники были вынуждены признать: «Элайша Лихт не такой, как другие негры».

Тем не менее. Был случай, года за полтора до момента этого повествования, когда Элайшу и его белых братьев Терстона и Харвуда видели в популярной таверне «Знак Овна» на Иннисфейлской дороге пьющими эль у стойки бара. Они то разговаривали серьезно, то громко смеялись и, казалось, не обращали никакого внимания на любопытные взгляды присутствующих, но в какой-то момент, в ответ на замечание собутыльника, вероятно, касавшееся его предков-негров или цвета его кожи, Элайша, сверкнув своей ослепительной лихтовской улыбкой, сказал: «Это правда, моя кожа черна ; а моя душа — в сущности, моя душа тоже черна».

С тех пор как в 1891 году джентльмен, назвавшийся Абрахамом Лихтом, приобрел покинутую усадьбу, принадлежавшую церкви Назорея, бывали периоды, когда он не только заявлял, что удалился на покой и собирается постоянно жить в деревне («Здесь такая благословенная атмосфера, — говорил он соседям, — несмотря на близость загрязненного города»), но и всячески давал понять, прилагая все усилия, чтобы познакомиться с самыми влиятельными гражданами Мюркирка, что намерен сделать здесь и кое-какую карьеру, вероятно, политическую. Абрахам Лихт так умел найти со всеми общий язык, был так энергичен, так красноречив, что и республиканцы, и демократы (последние составляли в округе Чатокуа меньшинство) не сомневались: при желании он может далеко пойти. Но потом, не сказав никому ни слова, Лихт внезапно исчез из Мюркирка на несколько месяцев. Некоторых членов семьи он оставил дома, других взял с собой, но кто именно уехал, а кто остался, соседи так и не узнали.