Джойс Оутс - Исповедь моего сердца

Бедная Анна Эмери, не в силах больше сдерживаться, начала беспомощно всхлипывать, и именно Стаффорду Шриксдейлу, который и сам дрожал от выдающейся декламации Роланда, пришлось успокаивать ее.

Другой, не менее драматичный эпизод произошел во время приема в доме миссис Эвы Клемент-Стоддард, когда Роланд внезапно впал в состояние гипнотического транса при упоминании фамилии Маклин: она вызвала у него воспоминание о носившей ту же фамилию шотландке, которая была няней маленького Роланда в Кастлвуде; а это, в свою очередь, навело его на воспоминание — поразительное по визуальной достоверности и почти физической осязаемости — о детской комнате, в которой Роланд провел первые восемь лет жизни. Набивные игрушки, с которыми он играл и спал… цветочный узор одеяла… вид из окна на старый розарий с фонтаном… бедная мисс Маклин, которая большую часть времени проводила в слезах и вздохах по причинам, так и оставшимся для маленького Роланда загадкой… и, наконец, самое яркое и самое острое воспоминание: мама с распущенными по плечам волосами, которая качает его, напевая вполголоса, целует и читает его любимые сказки приятным мелодичным голосом…

Когда, замолчав, Роланд вскочил на ноги и застыл, откинув назад голову, с закрытыми глазами и поблескивающей на губах слюной, не только Анна Эмери, но и многие другие дамы разразились слезами, даже джентльмены были тронуты до глубины души. Удивительное озарение памяти для любого человека, не говоря уж о страдающем амнезией бедняге! Казалось, подсознание Роланда так бурно реагировало на случайные ассоциации, что воспоминания невольно прорывались в его сознание, приобретая незаурядную мощь. Судя по всему, сам Роланд не мог их ни вызывать, ни останавливать по своему желанию, и после таких приступов чувствовал себя опустошенным, выжатым, а его кожа, и без того желтоватая, приобретала болезненный серый оттенок.

Филадельфийцы, которым случалось присутствовать при подобных душераздирающих припадках, не сомневались в том, что Роланд — это Роланд, и если время от времени из неких — разумеется, сомнительных — источников доносились сплетни о том, что наследник Шриксдейлов не совсем такой, каким он должен быть, они с раздражением и безоговорочно отметали их как домыслы «желтой прессы».

— Удивительный случай, не так ли? — с гордостью вопрошал личный врач Шриксдейлов доктор Турман. — Когда к Роланду полностью вернется память, я прославлю свое имя — и имя Роланда, разумеется, тоже, — описав историю его болезни. В медицинском мире в это с трудом поверят.

Весной 1915 года, когда газеты были заполнены сообщениями о варварском затоплении британского лайнера «Лузитания» немецкой подводной лодкой и бескомпромиссной реакции президента Вильсона, мистер Абрахам Лихт получил у себя в Мюркирке поистине странную телеграмму:

МИСТЕР СЕНТ-ГОУР, ЭСКВАЙР, НАСТОЯЩИМ ПРИГЛАШАЕТСЯ НА БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ЕГО, НЕСОМНЕННО, ПОЗАБАВИТ. ПРАЗДНИК СОСТОИТСЯ В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 15 МАЯ, В ДВА ЧАСА ДНЯ В КАСТЛВУД-ХОЛЛЕ, ФИЛАДЕЛЬФИЯ. ДВА БИЛЕТА ЗАРЕЗЕРВИРОВАНЫ НА ЕГО ИМЯ НА СЛУЧАЙ, ЕСЛИ ОН ЗАХОЧЕТ ПРИБЫТЬ СО СПУТНИЦЕЙ («СОУЧАСТНИЦЕЙ»).

Изумленный, Абрахам Лихт быстро перечитал телеграмму несколько раз кряду и показал ее старой Катрине, которая ничего в ней не поняла; а позднее — хотя отец и дочь находились в тот момент не в самых добрых отношениях — даже Милли, которая тоже перечитала телеграмму несколько раз и посмотрела на отца с испугом:

— Но кто может знать, что «Сент-Гоур» здесь, в Мюркирке? — прошептала она. — Кто-то что-то замышляет.

Однако Абрахам вдруг улыбнулся, хотя улыбка предназначалась отнюдь не Милли, и сказал, словно бы размышляя вслух:

— О да, кто-то что-то действительно замышляет, но мы должны выяснить, кому это на руку.

Итак, Абрахам Лихт вместе с Милли отправился в Филадельфию на своем новеньком «паккарде» (сливового цвета, с роскошной кремовой обивкой и блестящими хромированными ручками) и в то восхитительно солнечное воскресенье присоединился к длинной процессии экипажей и новомодных автомобилей, медленно втягивавшейся в ворота Кастлвуд-Холла и далее следовавшей к дому по длинной, в четверть мили, подъездной аллее. Под именем Алберта Сент-Гоура, пожаловавшего с дочерью Матильдой, он приобрел при въезде два билета стоимостью в триста долларов каждый — выручка от дневного благотворительного праздника предназначалась Объединенной ассоциации больниц милосердия Филадельфии.