Елена Катишонок - Счастливый Феликс [рассказы и повесть]

И назвала город – Новороссийск или Новокубанск, где-то на юге. Валентина не могла сконцентрироваться на городе – перед глазами маячило неподвижное съежившееся тельце, в ушах вязли слова: загубили, ребенок, вредители .

В отличие от других стариков, любящих перебирать воспоминания молодости, Софа ничего о себе не рассказывала. Когда говорила о муже, то называла курорты, где они отдыхали, всегда в контексте еды.

– Что за масло? – громко негодовала она, намазывая булку. – Разве это масло? Марродерры… Вот когда мы с Архип Данилычем ездили в Гагры, нам подавали масло!

Такое же исключительное масло (мясо, «курру», «икрру») подавали в Адлере, Гурзуфе и на всех остальных курортах, где им случалось отдыхать.

Итак, мужчину с овечьим лицом звали Архипом Даниловичем. Валентина пыталась представить себе жизнь этой пары – сначала в Новороссийске (Новокубанске?..), потом в переездах из одного города в другой, куда партия отправляла ценного Архипа Даниловича на очередной прорыв, после чего награждала путевкой на курорт. О чем они разговаривали, не о масле же? Чем они жили, не только ведь высокими потолками на Невском да курортными яствами? Архип Данилович представлялся почему-то безмолвным. Архип осип, Осип охрип . Архип осип и охрип от постоянного крика, потому и молчал. Или не молчал? Разве Софа всегда была глуха?

– Нет, глухота у нее чисто возрастная, стареская, – снисходительно пояснил Иннокентий Семенович. – А дядьке моему с ней было нелегко, должен тебе сказать. Да ты сама видишь.

Он зашел, как часто заглядывал после работы, но неудачно: Софа еще не встала после дневного сна. Согласился выпить чаю; пока Валентина хлопотала, продолжал негромко говорить о «дяде Арике», как он ласково называл Архипа Даниловича.

– Его начальство ценило, безотказный был; а голова!.. – Свекор уважительно постучал себя по лбу. – Самый захудалый завод вытаскивал и делал передовым – рационализация тут, сокращение там. Он умел фонды беречь, его наверху знали, – Иннокентий Семенович красноречиво возвел глаза к потолку. – Безо всякой перестройки, между прочим, – заметил многозначительно. – Сейчас ему цены бы не было, поверь мне. Награждали его, чествовали. Ценили и то, что дядька охотно в командировки ездил, не как другие семейные; ну и бабы к нему липли, как я не знаю кто. Не удивляйся, не удивляйся, – хохотнул Иннокентий Семенович, – орел был мой дядька, на него такие красотки вешались! – Он с завистливым восхищением покрутил головой.

Архип Данилович, обладатель овечьего лица, обрастал пикантными подробностями.

Время от времени Иннокентий пускался в откровения. Если присутствовала жена, то неодобрительно хмурилась и переводила разговор на другое.

– Но ведь Софа была красавица, – заметила Валентина, – что ж он так?..

– Красавица была, – подтвердил свекор и прицокнул языком, – на улице оборачивались. Он гордился; держал ее, как куколку, ни в чем не отказывал – крепдешины-файдешины, чего только душа пожелает. Красавица, да… Так ведь характер какой, его же вынести надо! Дядька молчал, с ней не спорил; утешался как умел.

Дядя Арик и впрямь оказался молчуном. Трудно сказать, что бы еще вспомнил его словоохотливый племянник, если бы не грохнула распахнувшаяся дверь и Софа не появилась на пороге.

– Вот, о вас говорим! – ничуть не растерявшись, гаркнул Иннокентий Семенович.

– А?.. – насторожилась та.

– Я рассказывал про Архипа Данилыча, как вы с ним жили. Валентина говорит, она такая красавица была. Про вас говорит «красавица», про вас! – орал он. – А я говорю, не только красавица, но и хозяйка дай бог каждому!

Подивившись изворотливости свекра, Валентина продолжала думать об этой непонятной жизни двоих людей. Одного больше нет, он остался в памяти – и портретом на стене. Племянник до сих пор восхищается, каким ловким бабником был покойный; вдова заботливо обметает пыль с портрета, но скорбит не о нем, а о курортах на юге, где они вместе бывали. Или каждый ценит любовь по своей шкале? Тогда блестящая деловая хватка и прелестницы для «утешения» вполне уравновешиваются «крепдешинами-файдешинами» и санаториями, где «такое масло, такое масло», что оно до сих пор не забыто.

Только разве это могло ей заменить ребенка, так и не родившегося? Валентина невольно посмотрела в сторону детской. Почему «врачи загубили»? «Вредители»… Но в начале 50-х тетке самой было под пятьдесят! Какая там уж беременность, какой ребенок… Спрашивать у свекрови не хотелось: несколько слов, оброненных старухой, вряд ли предназначались для дискуссии. Проще было допустить, что разные события в теткиной памяти сместились во времени: собственная трагедия, происшедшая в молодости, каким-то образом сомкнулась с «делом врачей» – трагедией всей страны, которая разразилась двумя или тремя десятилетиями позже. Много ли тогда знали о резус-факторе? Ладно Софа – медики не знали; они и оказались виноваты…