Елена Катишонок - Счастливый Феликс [рассказы и повесть]

Мать была полной ее противоположностью. Худое лицо, темно-карие живые глаза, крупный улыбающийся рот без помады, модная короткая стрижка – в русых волосах чуть поблескивала седина. Стелла уверовала в народную мудрость про сорок пять и ягодку опять и, черт возьми, оставалась-таки ягодкой, судя по тому, как дружно мужчины при ней втягивали животы. С мужем они часто ссорились – Виктор не выдерживал частых Стеллиных экспедиций. Несмотря на то что ему льстило внимание к элегантной и обаятельной жене, в ее отсутствие воображение разыгрывалось, и тогда все, что в ней любил, оборачивалось против нее. «Кто не ревнует, тот не любит», – резюмировал он и хлопнул дверью в один из вечеров. Переночует у приятеля, заспит свою дурь и вернется, решила Стелла.

Виктор провел ночь у соседки, на которой веснушек было больше, чем кожи, и вернулся. Жена встретила его фразой: «Теперь ты просто обязан жениться». В накаленном молчании муж побросал в сумку рубашки, немного белья и в этот раз дверью не хлопал – аккуратно прикрыл. Ушел, однако, вовсе не к соседке, как была уверена Стелла, а на работу, но вечером домой не вернулся, а поехал на дачу к приятелю, который дал ключ на неопределенное время и на столь же неопределенных условиях.

Если бы не очередная экспедиция, из-за которой, собственно, и вспылил муж, Стелла, чего доброго, подала бы на развод, и жизнь надолго превратилась бы в ад, однако время поджимало. В экспедиции нашлось время подумать, остыть; еще немного – заскучала бы без него, как это всегда происходило в поездках. Однако в этот раз, как только начинала мысленно с ним разговаривать, обида вскипала бурным ключом. Измена – такого никогда не было. Развод, только развод. Пусть катится к своей конопатой кобыле.

Вернувшись, обрадовалась: он был дома. Нахмурилась, и легко получилось – злость, досада на самое себя за эту радость очень помогли. Виктор вышел, улыбаясь, и она видела, как улыбка пропала, лицо сразу постарело.

Приходил, ждал каких-то слов; исчезал снова. «Разлучницы» видно не было – по крайней мере, Стелле не встречалась. Новые, чужие люди шумно въезжали, стучали на лестнице – как оказалось, именно в квартиру «конопатой кобылы». Виктор часто заглядывал домой – выпить кофе, взять что-то из книг; иногда ночевал на диване, не раскладывая. Говорили мало – только о работе, внучках; было видно, что уходить не хотел. Так и жить?.. Прежней ожесточенности в душе не было, но обида поселилась прочно.

Один раз только в разговоре с дочерью Стелла коснулась этой темы: «Если б Софи Лорен, я бы поняла, но эта курочка Ряба…» Сколько Люба ни пыталась представить блестящую Софи Лорен рядом с отцом – лысоватым, в любимой вязаной жилетке, – у нее ничего не получалось. Мало-помалу она усомнилась в правоте матери: не все ли равно, кто? – важно, что этот «кто-то» существовал.

Однако нужно было что-то делать. Эти взрослые… Люба вздохнула, поправив очки. Когда маленькие дочки ссорились и прибегали по очереди на кухню, она терпеливо выслушивала сначала одну, потом другую и говорила каждой: «Сестричка не права, но ты постарайся быть взрослей и помирись первая». Как ни странно, иезуитский способ помогал. Обе, пузырясь от собственного великодушия, сладко мирились.

И теперь, в ожидании Нового года, требовалось что-то подобное проделать с родителями. Чутье подсказывало, что с отцом будет проще, что он сам ждет, когда этот… что, конфликт, кризис? – разрешится.

С матерью после скифских раскопок Люба виделась редко. И в конце дня решила зайти – посидеть на кухне, выкурить сигаретку (ну, две), поболтать. Уже поднявшись наверх, пожалела, что не позвонила заранее: вдруг ее нет дома?

И словно накаркала: не было. Надавила кнопку еще два раза и медленно пошла по лестнице вниз. У парадного остановилась, натягивая перчатки и бездумно глядя, как в дверном проеме ровно падали снежинки.

В свете уличного фонаря на противоположном тротуаре показалась мать. Она выглядела необыкновенно эффектно в короткой дубленке и берете, лихо надвинутом на ухо. Но главное было не в дубленке и даже не в модных сапогах – Стелла была не одна. Под руку ее держал мужчина и что-то говорил, а она недоверчиво покачивала головой и улыбалась.

Улизнуть бы, повернуть за угол или нырнуть в магазин, однако зоркая Стелла взмахнула рукой:

– Мы идем!

Вот оно что. Мы .

– Знакомьтесь: Люба, моя дочь. А это Виталик.

– Виталий, – улыбнулся тот, приветливо кивнув.

Глаза у матери радостно блестели. О, черт; Виталик . Детский сад какой-то. Надо было немедленно слинять, однако подходящий предлог никак не сочинялся, а мать уже схватила ее за руку и тащила наверх.