Сергей Морозов - Великий полдень

— Толя! Что происходит? Я только что узнал, что у Сержа дома находится полный макет Москвы. Со всеми коммуникациями, переходами и ходами сообщения. Прекрасный подарок врагам!

— Господи, Папа, — услышал я голос Толи Головина, — это невероятно. После конкурса мы наглухо засекретили все материалы.

— А самую простую возможность утечки прошляпили, — снова крикнул Папа.

— Немедленно лечу к Сержу! — сказал Толя Головин.

— Что там у тебя еще припрятано? — Папа метнул на меня мрачный взгляд.

— Все… Все, что прилагалось к проекту, — ошеломлено пробормотал я. — Чертежи, документация, виртуальные планы на компьютере…

— Ты понял, Толя? — снова наклонился Папа к внутренней связи. — Чтобы все изъять, все подчистить. Надеюсь, еще не поздно. Действуй!.. Вот так, — проворчал он, выключая связь, — обо всем приходится заботиться самому.

— Погоди, погоди! — запоздало спохватился я. — Что значит изъять? Это же мои личные материалы! Я сохранил их на память. Они мне ужасно дороги.

— Успокойся, Серж. Тебе, конечно, все будет компенсировано. Я заплачу и за макет, и за материалы. Останешься доволен.

Он выбрался из-за стола, подошел к своему знаменитому сейфу и, отомкнув дверцу, вытащил несколько тугих пачек новеньких червонцев и шлепнул их передо мной на стол.

— Тут тебе и за клей, и за картон с пенопластом. Ты доволен?

— Что ты суешь мне свои деньги! — вскричал я. — Хоть для приличия сначала меня спросил, как мне это нравится. Как ты смеешь хозяйничать у меня дома!

— Ненужные нервы! — поморщился Папа. — Опять не доволен? Думаешь, мало? — Он приподнял бровь, перебирая пачки. — Но это больше не стоит. К тому же, если рассуждать юридически, тебе за твою работу уже заплачено. Так что это, так сказать, компенсация за моральный ущерб.

— Ты думаешь меня осчастливить своими паршивыми деньгами? — крикнул я.

— Больше я тебе все равно не дам, — угрюмо повторил он. — И этого, уважаемый, выше крыши.

— Подавись ты своими деньгами!

— Ну да, — повышая голос, кивнул Папа, — как я забыл, ты ведь у нас катишь под блаженного. Ты и без денег навечно счастлив. Одним ощущением… В Москву захотел! Вот тебе Москва! — Он сложил кукиш.

— Удивительно! Что с людьми деньги и власть делают! — в сердцах воскликнул я.

— Ты припрятывал у себя секретные материалы! Уж не снюхался ли ты с моими врагами, а? — выкрикнул в ответ Папа. — Вот что надо выяснить!

— Эдак скоро у тебя все врагами сделаются! А между тем ты сам себе — первейший враг!

— Болван! — заорал он.

— Мерзавец! — заорал я в ответ.

— Скотина!

— Негодяй!

Так мы орали друг на друга, перебрасываясь ругательствами, как дети, случается, яростно перебрасываются подушками. Но в том-то и дело, что мы были не дети, и я наговорил такого, чего не стоило говорить ни в коем случае. Глядя на Папу, на его лицо, перекошенное злобой, как бы почерневшее, несмотря на алевший на щеках румянец, мне сделалось не по себе. Таким я его никогда не видел. В эту секунду мне и в голову не пришло, что мы с ними старые товарищи, дальние родственники. Какие к черту, товарищи и родственники! В его серых, чуть водянистых глазах было что-то беспредельно ненавидящее, чужое, тупо-жестокое. Я уже говорил, что он всегда казался мне довольно заурядным человеком. Увидеть подобную тупую ненависть в глазах заурядного человека, столкнуться с ним лбом на узкой дорожке и почувствовать всю его упертость — вот от чего действительно становилось страшно.

Вдруг мы оба замолчали. Как будто к чему-то прислушиваясь. Мгновенно наступила тишина. И в этой прозрачной тишине послышался легкий плеск воды. Мы одновременно посмотрели в окно и увидели, как по озеру скользит лодка, весла легко ныряют в воду, а в лодке, чуть откинувшись назад, сидит Альга. Работая веслами, она смотрела на нас своими спокойными изумрудными глазами, и масса ее густых волос колыхалась в такт движениям. Все вокруг было натурально — лесное озеро, голубое небо, сияние полуденного солнца.

За нашей руганью мы и не заметили, когда Альга вернулась. А она села в лодку и поплыла вокруг острова. И конечно должна была слышать окончание нашего разговора и перебранку.

— Ольга! — потухая, пробормотал Папа.

И весьма растерянно. Альга удивительно благотворно влияла на него. Его взгляд мгновенно переменился. Ничего страшного в нем не было. И быть не могло. Одно лишь безграничное, какое-то природное умиление любование. Мне же сделалось так неловко, что я не знал, куда деваться.