Сергей Морозов - Великий полдень

По некоторым сведениям кто то из высших чинов распорядился, чтобы армейские наряды не препятствовали вхождению в столицу любых «социально активных элементов» и желающих принять участие во всенародных гуляньях, — и вот уже третьи сутки в столицу подтягивались поодиночке и целыми колоннами массы из провинции, среди которых якобы были тысячи нищих, голодных, бездомных и просто уголовников, — которых прежде тщательно отфильтровывали еще на подступах к Городу и загоняли в лагеря временно перемещенных лиц. Некоторые ходоки выдвинулись к столице Бог знает из какой глубинки — лесов, полей, тайги и тундры. Другие вот уже несколько месяцев, словно выжидая удобного момента, темными таборами стояли по всему пригороду.

О том, что в настоящее время происходило в отдаленных районах Города, можно было лишь догадываться. В новостях мелькала информация о неких концентрировавшихся и вооружающихся формированиях, летучих отрядах, эскадронах смерти. Особенно врезалось мне в память сообщение о целой партизанской армии, совершенно особой армии, разбитой на небольшие, но прекрасно скоординированные группы, — якобы сколоченной из тысяч и тысяч подростков, беспризорных, собранных со всей России и отличавшихся особой жестокостью, дерзостью и неуловимостью. Причем не только беспризорных, но и подростков, которые лишь на время исчезали из своих семей, чтобы принять участие в некоем централизованном движении, глумливо именуемым «Молодой гвардией».

Между тем, как ни удивительно, праздник в Москве шел по заранее утвержденному плану, и здесь не обращали ровным счетом никакого внимания на происходящее в Городе и вокруг. Над землей, зафиксированный между стальных ферм, у Шатрового Дворца висел знаменитый дирижабль. Его корпус был сплошь опутан сложнейшей иллюминацией, которую вдруг зажгли, и он засиял и засверкал, как новое чудо света. До запуска «летающего острова» еще оставалось время, и я опять принялся слоняться по Шатровому Дворцу.

Сменился свет, сменилась музыка, и под кристальные чистые звуки симфонического оркестра главный зал Шатрового Дворца наполнился сразу несколькими сотнями балерин в белоснежных пачках, которые плавно закружились на пуантах между рядами столов. Потом балерины исчезли, упорхнули, а вместо них в зал влетели танцовщики в донельзя облегающих белых лосинах. Потом девушки выпорхнули вновь, и весь кордебалет синхронно закружился парами. Я машинально искал среди балерин девушку с изумрудными глазами. Несколько раз мне показалось, что в скоплении молодых напудренных лиц мелькало лицо Альги. Наверно в глубине души я все надеялся, что мне удастся пообщаться с ней, но она куда то запропала.

Немного погодя я вдруг сообразил, что с тех пор, как мы с Альгой вернулись на праздник, здесь не стало видно никого из наших. Куда то подевался даже профессор Белокуров со своей метафизической половиной. Из постоянных лиц нашего близкого круга на своем почетном месте практически безотлучно как залог общего веселья присутствовал лишь Федя Голенищев. Он был центром всего происходящего и произносил бесчисленные речи. Вокруг него, постоянно сменяясь, толклись какие то люди, которые очень часто кричали «ура» и принимались его качать. При этом нынешний правитель добродушно посмеивался и как обычно начинал приветствовать окружающих сцепленными над головой руками. Петрушка с командой расторопных молодцов — помощников то исчезал, то появлялся. Можно было догадаться, что хлопот у них как всегда полон рот. Особенно неприятно было наблюдать, как развязно, словно на собственной сходке, чувствуют себя пролезшие на праздник бандиты из местных органов городского самоуправления. Братья гориллы Парфен и Ерема, опухшие и соловые от бесчисленных возлияний и обжорства, то и дело поднимались со своих мест и пытались докричаться до сектора Феди Голенищева, чтобы выразить ему свое полное восхищение и верноподданническую поддержку.

Наконец объявили, что начата посадка избранных на «летающий остров». Я то, конечно, был в числе избранных, а потому поспешил к дирижаблю. Время приближалось к полудню. Солнце сияло, небо синело, облака совершенно отсутствовали. Несколько лифтов, смонтированных на стальных фермах, поднимали публику прямо в салон дирижабля. Салон представлял собой широкий цилиндр со стеклянной боковой поверхностью, а внутри цилиндра находился конус, на котором концентрическими рядами располагалось несколько сотен кресел для зрителей. Конус медленно вращался, создавая наилучшие условия для полного кругового обзора всей панорамы. Внутри размещались буфеты и технические службы.