Владимир Митыпов - Геологическая поэма

Вообще, в тот полевой сезон было слишком много всего белого — так мне представляется это сейчас. Седина Бруевича. Бесконечные жилы молочного кварца, анатомически ветвящиеся по темным гранитным телам. Белые известняки. Само название массива Белых Мышей. Белесое небо засушливого лета. И наконец, нескончаемый белый свет полнолуний, хотя были, конечно, и безлунные ночи, новолуния, но не они запали в память. Стоит мне только закрыть глаза, и я снова и снова вижу это: среди огромного пустынного мира, отожженного временем, словно известь, до смертной белизны, летит, мелькая, как язычок пламени, как живая капля крови, алая блузка Маши. Летит вечно и неудержимо…

К этому времени я стал получать все больше доказательств тому, что каким-то образом существую в двух мирах. Мир, накрытый, как сахарница крышкой, белым потолком, который, перестав раскачиваться, благополучно утвердился на месте неба, мир этот оказался не повторяющимся тягостным сном, а второй реальностью. Он теперь все чаще вторгался в мою жизнь, назойливо претендуя на достоверность, однако насколько же был он бледнее по сравнению с той, первой, реальностью, которую я трепетно перелистывал, словно давно хранимую книгу, вчитаться в которую как-то все было недосуг. Конечно, я мог опускать отдельные строки, страницы, целые главы, но вычеркнуть хотя бы самое крохотное примечание, сноску — было не в моей власти, пусть бы даже и очень захотелось. А ведь в этих немногих строчках, набранных петитом или нонпарелью, хранились случаи вроде бы и незначительные, но такие, что лучше бы обойтись без них…

Август месяц того года выдался особенно засушливым. Сухая трава источала горький сенный аромат и едкую тончайшую, как пудра, зеленоватую пыль, от которой першило в горле и щекотало в носу, но по ночам, когда небо огромным черным дуршлагом накрывало землю, чувствовалось, что в мир уже прокралась осень. Где-то в середине месяца у нас поубавилось продуктов, и дядюшка Дугар предложил мне:

— Данила, пойдем стрелять сохатого. Просись у начальника на охоту.

— Много дней нам нужно?

— Дней не нужно, ночь нужно. Одну ночь.

— За одну ночь добудем сохатого?

Дядюшка Дугар кивнул:

— Сейчас время такое — сохатый ночью ходит в озеро кушать три листа. Трава такая есть…

Как пролитая тушь, лежат под звездами воды озера. Тихо, только временами где-то слева, в темных зарослях, жалобно подавал голосишко инзаган — дикий козленок. По крику его найдет любая оказавшаяся поблизости коза, накормит молоком, и козленок затихнет, забившись в траву.

Мы с дядюшкой Дугаром лежим на прелой соломе в старой щелястой скрадке из жердей. Я не свожу глаз с озера и прибрежных кустов. Старик лежит ничком, спрятав лицо в рукава ватной фуфайки, и мне кажется, что он дремлет.

Противно ноют комары. Их тонкое зудение раздражает хуже укусов. Уже давно умолк козленок, может быть получив свое, а возможно — от изнеможения. Озеро с плавающими в нем звездами остается по-прежнему темным и пустынным.

Я впал в состояние, среднее между дремотой и бодрствованием, и, почти уже забыв зачем, старательно таращился в ночь.

Вдруг дядюшка Дугар шепнул что-то невнятное и приник к щели. Я торопливо заморгал, разгоняя туманную пелену в глазах. В озере, немного правее нас, осторожно двигалось что-то большое и темное. Отчетливо слышались приглушенные всплески. Неразборчивое вначале пятно постепенно смещалось влево, вот оно оказалось против нас и обрело теперь более ясные очертания. Оказывается, озерная поверхность, если хорошо вглядеться, была все же сероватой из-за растворенного в ней света звезд. На этом фоне силуэт зверя представлялся бархатисто-черным. Я определенно различал его громоздкую, медленно поворачивающуюся голову и даже, как показалось, блеск глаз.

Сохатый надолго застыл антрацитовым изваянием, и ночь, не дыша, остановилась, как схваченная льдом река. Потом большая бесформенная голова повернулась к нам профилем и беззвучно ушла в воду. Я прильнул щекой к ложе «Ли Инфилда», заблаговременно обмотанная белой тряпочкой мушка воровато поползла по массивному темному силуэту.

Вдруг сохатый шевельнулся и, пронеся по звездам первобытно-топорную глыбу своей головы, снова замер в настороженной позе. Что-то тревожило зверя. Было слышно, как падают с него капли воды.

Мы окаменели. Легкий порыв ветра прилетел с озера, мягко обшарил кусты за нашими спинами.

Через некоторое время сохатый успокоился и опустил голову.