Амитав Гош - Маковое Море

— Гниды? Мандавошки?

— Нет, саиб.

— Родимые пятна? Увечья?

— Никак нет.

Нил не ведал, что прикосновение одного человека к другому может быть таким безучастным: никакой злости, нежности или похоти — его равнодушно ощупывали, словно покупку или трофей. Казалось, тело его перешло к другому владельцу, и тот, словно хозяин недавно купленного дома, проводит инвентаризацию, прикидывая, что подремонтировать и где поставить мебель.

— Сифилис? Гонорея?

Впервые за все время надзиратель заговорил по-английски, но во взгляде его не было даже намека на улыбку, одна только издевка; Нил, растопырившийся перед лекарем, который выискивал родинки и другие особые приметы, тотчас ее уловил.

— Почему вы не удостаиваете меня ответом, сэр? — спросил он. — Не уверены в своем английском?

Глаза тюремщика полыхнули бешенством от вопиющей наглости заключенного-индуса, посмевшего осквернить его родной язык. Вот тогда-то Нил понял, что даже раздетый донага и лишенный защиты от шарящих по его телу рук, он может противостоять тому, чья власть над ним безраздельна. Головокружительное открытие наполнило его ликованием: отныне он будет говорить по-английски, когда и где только возможно. Но от жгучего желания испытать свою новую силу все слова забылись, в голове мелькали только обрывки заученных текстов:

— …Вот так всегда. Как это глупо! Когда мы сами портим и коверкаем себе жизнь, обожравшись благополучием, мы приписываем наши несчастья солнцу, луне и звездам… [52] Текст Эдмонда из второй сцены первого акта «Короля Лира» У. Шекспира (перевод Б. Пастернака).

— Ганд декхо! Очко проверьте! — зло скомандовал надзиратель.

Нила согнули пополам, но он продолжил, высунув голову меж раздвинутых ног:

— …гордый человек, что облечен минутным, кратковременным величьем… не помнит, что хрупок, как стекло, — он перед небом кривляется, как злая обезьяна… [53] Текст Изабеллы из второй сцены второго акта «Меры за меру» У. Шекспира (перевод Т. Щепкиной-Куперник).

Эхо его голоса билось о каменные стены. Нил выпрямился, и надзиратель наотмашь ударил по лицу.

— Заткнись, дерьма кусок!

В былые времена прилилось бы мыться и сменить одежду, краем сознания отметил Нил. Сейчас это уже не имело значения, главное — тюремщик заговорил по-английски.

— Счастливо оставаться, сэр, [54] В оригинале английское присловье «Good day to you, sir». Существует легенда: некий Роджер Телленфилд шел с приятелем, который сказал: «Сегодня у меня замечательный день». День Роджера прошел скверно; он достал пистолет и со словами «Счастливо оставаться, сэр» застрелился. С тех пор фраза стала расхожим прощанием. — поклонившись, пробормотал раджа.

— Уберите с глаз моих этого засранца!

В соседней комнате Нил получил связанную в узелок одежду. Охранник перечислил выданные предметы:

— Верхняя рубаха, две нижних, пара дхоти, одно одеяло. Береги, все это на полгода.

Нестираная одежда была из грубой ткани, похожей на мешковину. Дхоти оказались вдвое уже и короче тех полотнищ в шесть ярдов, к которым привык Нил, и явно предполагались как исподнее. Глядя на неумелые попытки раджи справиться с повязкой, охранник рявкнул:

— Чего рассусоливаешь? Прикрой срам-то!

Кровь бросилась Нилу в голову, он выставил естество и с развязностью сумасшедшего крикнул:

— А что? Ты уже насмотрелся?

Взгляд охранника смягчился:

— Совсем стыд потерял?

Нил кивнул, будто хотел сказать: верно, отныне он не ведает стыда и не отвечает за свое тело, перешедшее во владение тюрьмы.

— Пошевеливайся!

Терпение охранников лопнуло; один вырвал повязку из рук Нила и показал, как закрепить ее на пояснице, пропустив между ног. Затем конвоиры вытолкали раджу в сумрачный коридор и, подгоняя тычками пик, привели в яркую от свечей и масляных плошек каморку, где на испятнанной тушью циновке восседал седобородый человек. Его обнаженный торс испещряли замысловатые татуировки, а на разложенной тряпице поблескивали иглы. Сообразив, что перед ним татуировщик, Нил дернулся к выходу, но привычные охранники вмиг скрутили и повалили раджу на циновку, уложив его голову на колени старику.

Добрые старческие глаза сподобили Нила на вопрос.

— Зачем вы это делаете? — выговорил он, глядя на приближавшуюся к его лбу иголку.

— Так положено, — негромко ответил татуировщик. — Всех ссыльных метят, чтоб не вздумали бежать.

Когда игла ужалила, стало невозможно думать о чем-то ином, кроме волнами расходившейся боли; казалось, тело мстит за иллюзию освобождения от него и так напоминает, кто его единовластный хозяин.