Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

Грустный вывод. Утешиться можно было бы только тем, что жанр «граф повалил графиню на сундук и начал домогаться» всегда любило приказчицкое сословие, а бедных всегда утешало, что «богатые тоже плачут», и, значит, никакой принципиальной новости в интересе к гламуру, прежде называвшемуся просто «красивой жизнью», нет. Однако все так, да не совсем. Сейчас жгучие страсти миллионерской содержанки и страдания пустоголового как бы денди в гордом звании «топ-менеджера» увлекают не модисток, читавших, шевеля губами, и не писарей с амбициями, а вполне образованных служащих. Их называют, ни мало ни много, офисной интеллигенцией, они знают по паре языков, не считая ернического «падонкафского» и компьютерно-малограмотного, на котором общаются в livejournal, они ездят по миру, а в рабочее время решают вполне интеллектуальные задачи. Они презрительно отворачиваются от Донцовой и даже Акунина, ориентируясь по меньшей мере на Коэльо с Мураками, а то и на Бегбедера с Уэльбеком. Более того: многие из них, отсидев офисное присутствие, снимают приличный костюмчик, натягивают революционную косуху и зажигают социальный протест в каком-нибудь альтернативном месте…

Словом, ведут себя точно так же, как их сверстники и братья по офисной каторге в Штатах или Британии, Германии или Швеции. И там теперь читают, смотрят и слушают всякий мусор, так и называющийся trash; и там норовят заглянуть в спальни и, главное, в гардеробные богатых и знаменитых; и там сами эти богатые и знаменитые за редчайшими исключениями суть совершенно пустые внутри уроды и придурки; и там важнейшими составляющими жизни давно стали бренд и тренд, марки штанов, часов и автомобиля всерьез считаются смыслом человеческого существования… Одно отличие: там к этому кошмару пришли через столетия вполне достойной буржуазной жизни, через всеобщее утверждение обывательских ценностей – порядочности, скромности, сдержанности, самоуважения, почтения к повседневному труду. А к тому, что теперь называется гламуром, в традиционном западном обществе относились со снисходительным неодобрением и мирились с сорочьей страстью к блесткам только в среде публичных шутов, богемных выскочек и декоративных аристократов. Потом пришло время расплачиваться за горизонтальное распространение богатства, за доступность роскоши тем, кто не умеет ею пользоваться. И проклятый гламур стал таким же в сущности антибуржуазным вызовом новейших времен, как молодежно-интеллигентский протест, – это две стороны одной медали «За победу либерализма». Впрочем, одновременно подоспела и сдерживающая хамскую демонстрацию богатства политкорректность, установился вечный в их цивилизации спасительный баланс. Президент компании и ее низший служащий получили возможность ходить в примерно одинаковых костюмах или носить джинсы одной фирмы, а уж кто и что предпочел – дело индивидуального рассудка и соответствующего ему выбора.

У нас же, как заведено, налегли на дурь натощак, через обязательное и необходимое сразу перепрыгнули к нежелательному, но неизбежному. Поперли банкиры, похожие на голливудских полузвезд, и клерки, маскирующиеся под рок-идолов. По лужам и помойкам покатили сутенерские лимузины с политиками и финансистами. Глянцевые журналы с рекламой недоступных даже их главным редакторам игрушек и тряпок оказались в руках несчастных конторских девиц и юношей, для которых и распродажи дороговаты. Отблеск бриллиантов оттеняет серый цвет лиц высшего света, выросшего на дурных продуктах, генетически восходящего к потребителям советской вареной колбасы и овощей исключительно в сезон. Российский гламур – это гостиница о пяти звездах с грязным пустырем напротив входа и охранником в ватной куртке, беседующим с ливрейным швейцаром. Впрочем, оно ведь и раньше так было, еще когда чайльд гарольды мелкопоместных родов щеголяли сплином, глуша кельнской пахучей водою природный аромат суточных щей.

В общем, гламур у нас уже почти как у людей. Теперь еще нормальную жизнь как-нибудь устроить – и со светской можно было бы примириться.

Из нашей жизни уходят, уже почти ушли такие классические побудительные мотивы, как тщеславие, иссушающее душу и силы; чистое, беспримесное властолюбие; непреодолимая ревность; ненависть на пустом месте… Вернее, всё есть, но вялое, смазанный фон маячит на втором плане.

А на первом – труба.

Ах, как давно наивный наблюдатель наивной и понятной ему человеческой трагедии сформулировал с детской безапелляционностью – казалось, что навсегда: «Любовь и голод правят миром»… Он не знал про трубу. Труба, по которой бежит липкая черная гадость или голубоватая горючая пустота с дурным запахом, – вот вам теперь и любовь, и голод, и власть, и слава. Человечество село на трубу, как на наркотическую иглу, и утратило все желания и страсти, как это бывает с наркоманами. Осталась только зависимость, грозящая смертельный ломкой при любой попытке преодоления. С одной стороны вливается нефтегазовая дурь, с другой выплывает кайф – бабки, бабло.