Юрек Бекер - Дети Бронштейна

Когда отец вышел и направился в свою комнату, я подумал, что он хотел бы, наверное, посидеть со мной. Пока они занимались надзирателем, все было в порядке и дело шло своим чередом, но потом, наедине с собой, волей-неволей призадумались.

Надежду на результат до минуты и сорока секунд я не оставил: лучше все-таки добиться своего. Я уже хотел было принять первую в жизни таблетку снотворного и отказался от такой мысли лишь из опасения, что сонливость, вызванная этой штукой, не пройдет и через несколько часов, когда мне надо быть в бассейне. А откуда у них наручники? Уверен, что во всей стране нет магазина, торгующего наручниками.

Вот в каком положении постоянно находился пленник: ноги накрепко привязаны к одному концу кровати, руки схвачены наручниками, прикрепленными в изголовье. Приезжая туда, они освобождали его наполовину: руки или ноги, по очереди? Кормили его и подставляли ночной горшок, но недостаточно часто. Присутствовал ли кто-то из них в доме постоянно? Сторожа сменяли друг друга или являлись только все вместе, в остальное время полагаясь на путы? Думали ли они, что будет, если однажды они войдут в дом, а пленник исчез?

Он закашлялся в своей комнате — значит, курит, хотя и врачу, и мне обещал бросить. Завтра мы сядем и спокойно обо всем поговорим, после экзамена по плаванию. Нам надо поговорить, нельзя делать вид, будто случилось такое, о чем и сказать нельзя.

Станет ли он оправдываться? Он не любит говорить о себе и своих делах, всегда поворачивает так, словно среди нас я единственный, чьи дела касаются обоих. Не исключено, что он ответит: не следует мне совать нос в те вопросы, в которых я не разбираюсь.

Впрочем, я и сам не знал, что мне следует сказать. Все, что пока вертелось у меня в голове, вытекало из единственного слова: прекратите. Но вряд ли этого будет достаточно. А если стану взывать к его чувству справедливости, то он дружески потреплет меня по плечу как дурачка, который хоть и расстарался изо всех сил, да только где уж ему разобраться, что к чему. Надо добиться того, что мне никогда еще не удавалось: переубедить его.

***

Лепшиц на работе, Марта в своем училище, ее мать отправилась за покупками, а я выношу помойку. Вот уже неделю я спускаюсь с мусором сразу после того, как из подъезда выходит почтальон. Жду сообщения из университета. Да, отказ мне представляется невероятным, но с официальным допуском все-таки спокойнее. Вынимаю три письма из ящика, по одному для всех, только не для меня. Сунув письма обратно, я с ведром бегу под дождем к мусорному баку, но он так забит, что приходится сыпать сверху, горкой.

На обратном пути забрал письма. Бросил их на кухонный стол и вдруг понял, что почерк на верхнем конверте мне знаком. Взял в руки конверт, и точно: моя сестра Элла. О чем может Элла писать Марте? Отчего не пишет мне, ведь знает, что я всегда восхищаюсь ее письмами. Или я ей об этом не говорил? Вот уже недели две, не меньше, я ее не навещал. Марта ходит к Элле тайком от меня?

Я унес письмо к себе в комнату. Несколько раз мы ходили в лечебницу вместе с Мартой, обычно в хорошую погоду. Отлично помню изумление Марты после того первого похода, ради которого мне долго пришлось ее упрашивать. Помню, она все говорила, что Элла разумнейший человек, как будто я утверждал противоположное. Она, мол, считает немыслимым позором, что человек с таким ясным умом (это ее выражение) должен тухнуть в лечебнице. Эти слова звучали как упрек нам с отцом, недостаточно сделавшим для освобождения Эллы. Но я-то знаю, как отец расшибался в лепешку. Иногда я даже думаю, что на Эллу он израсходовал всю свою отцовскую любовь и лишь потому на меня ее не осталось. Возможно, свои темные делишки после войны он и затеял из-за Эллы, ему нужны были и связи, и деньги, чтобы таскать ее по всем врачам, которых ему нахваливали как специалистов. Но для ее случая специалистов не оказалось: без всяких видимых причин она так и продолжала кидаться с кулаками на совершенно незнакомых людей, царапать им лицо, тыкать в глаза пальцами.

Тогда провели сравнение внешних примет тех, кто подвергся нападению, чтобы уберечь их с Эллой друг от друга, но ничего общего не обнаружили. Она бросалась как на мужчин, так и на женщин, на блондинов, шатенов и черноволосых, на людей высокого и низкого роста. Иногда между припадками проходили целые недели, иногда лишь несколько часов. Было установлено, что только дети никогда не становятся ее жертвами, но нашим родителям как-то не удалось переехать с нею в район, населенный одними детьми. Все предполагают, что причиной такого ее поведения стало пережитое во время войны, но раскрыть эту взаимосвязь и поныне никто не сумел. Мне было двенадцать, когда меня впервые пустили к Элле, а ей уже тридцать один. Накануне отец признался, что у меня есть сестра. Мы с самого начала друг другу понравились.