Юрек Бекер - Дети Бронштейна

Войдя в «Экштайн», я увидел, как он улегся поперек бильярдного стола в центре зала и бьет по шару, но неудачно. Он выпрямился и сразу заметил меня в дверях. Замер на долю мгновения, потом вернулся к своему столику и сел, повернувшись ко мне спиной. Я тоже сел за столик неподалеку, зал не забит до отказа — понедельник, вечер. Заведение это мне хорошо знакомо, тут есть другой зал в глубине, и там еще три бильярда. Когда мне было лет двенадцать-тринадцать, отец порой приводил меня сюда: я не хотел сидеть дома один, а он не понимал, с чего бы нам скучать каждый вечер. Если не было народу, мне разрешалось взять кий и под его руководством отрабатывать разные удары. Последняя попытка закончилась тем, что при так называемом отыгрыше я сделал дырку в зеленом сукне. Хозяин видел, как это произошло.

Какой-то пьяный крикнул на весь зал:

— Арно, это не твой ли сын?

И я услышал, как отец тихо отвечает:

— К сожалению, да.

Неприятно было там сидеть, так как его партнеры и все прочие посетители устремили на меня взгляды. Выдержал я потому, что пошел к стойке бара, заказал кофе и дожидался, пока передо мной поставят кофейник. Ну вот, теперь всем стало известно, что отношения у нас с отцом напряженные, все видят, что он мириться не желает. Я решился дождаться конца партии, а если он станет разыгрывать следующую, не удостоив меня и взглядом, то встану и уйду.

Подошел тот пьяный, положил мне руку на плечо со словами, что, мол, сын Арно ему друг, и спросил, что я буду пить. В ответ на мое заявление, что крепкого я вообще не пью, он рассмеялся и громко заказал две рюмки водки. Отец, стоя у грифельной доски и записывая свои очки, скомандовал:

— Оставь его в покое.

Прозвучало это угрожающе, особенно потому, что он стоял к нам спиной. Прозвучало так, что он, дескать, дважды повторять не станет. Возникла пауза, пьяный пожал плечами и ретировался на свое место, а вскоре в зале вновь воцарилось оживление.

Закончив партию, отец подошел ко мне. Не говоря ни слова, схватил за руку и повел, как под стражей, в другой зал. А там, отпустив меня, стал спрашивать, зачем я его преследую, и уселся в ожидании ответа. На одном из трех бильярдов какой-то игрок катал шары, стараясь вывести их на определенную позицию и не обращая на нас внимания.

— Как ты ведешь себя со мной? — заговорил я.

— В настоящее время я всерьез воспринимаю любые оскорбления и вранье.

— Ты о чем?

Лицо его просто перекосилось от нетерпения, всем видом он показывал, что старается держать себя в руках.

— Зачем ты сюда явился? — вскипел он.

— Чтобы сказать: тебе звонил Ротштейн.

Кто-то от двери спросил, будет ли он играть дальше.

— Нет, в другой раз, — отказался отец.

Я проводил его в первый зал, он подошел к стойке расплатиться, и я услышал, как он напомнил хозяйке про мой кофе. Та ответила:

— Надо же, он теперь совсем взрослый.

Тем временем стемнело, мы молчали, сворачивая за один угол, за другой. Он шел впереди, я за ним. Остановились на красном светофоре, он взял меня под руку. Сколько лет миновало с тех пор, когда мы вот так ходили вдвоем?

— Начнем с главного, — заговорил он. — Твоих советов я слушать не собираюсь.

— Мне нечего посоветовать, — возразил я.

Мы дошли до Фридрихсхайна, сели на скамейку рядом, перед нами улица, темный парк за спиной. Моя правая и его левая рука все еще сцеплены, словно про них позабыли. Отец спросил:

— А чего хотел Ротштейн?

— Он не сказал. Просто велел передать, что звонил.

— Ты понимаешь, кто такой Ротштейн?

— Да.

Он понизил голос, будто разговаривая сам с собой:

— Знаю, я не очень-то заботливый отец.

Я промолчал. Удивился, конечно, но хватило ума не открывать рот. А он продолжил:

— Не представляешь, какие из-за тебя неприятности.

— Это Ротштейн?

— Да не важно, — ответил он. — Давай спрашивай. Что ты хочешь знать?

Вопросов у меня наготове не было, поэтому я попросил рассказать, как дело дошло до похищения, и по возможности с самого начала.

— С самого начала? — отозвался он с усмешкой. — Может, с самой моей юности?

Взглянул на меня как на ребенка, который пока не готов разобраться в столь непростой истории. Затем встал и пошел прочь, но не торопясь. Казалось, он старается уберечься от какой-то значительной ошибки, однако пошел он почему-то в парк, а не от парка прочь, и как это связать? Такой уж он был, сложный до умопомрачения, в любую минуту у него все — раз, да и поменяется.

Я двинулся за ним, так медленно, что расстояние между нами не сокращалось. Пытался придумать вопросы. Посреди парка, у темного пруда, где днем плавали лебеди, он остановился меня подождать. Я спросил: