Персиваль Эверетт - Глиф

– Успокоиться? Этот мальчик выродок.

– Ральф не выродок. Он наш сын. И он не такой, как все. Ральф гений.

– Он сатана.

– Я даю ему книги, он читает. Проглатывает. По-моему, он не спит. Прочитывает по две, а то и по три за ночь. – Ma улыбалась мне.

– Почему ты мне не сказала?

– Я пыталась, но ты не слушал. Я показывала тебе его стихи.

– Подумать только. – Инфлято схватился за голову и сжал ее в ладонях. – Ральф гений, – сказал он, уставившись на меня. – Он не отсталый.

– Нет, не отсталый, – засмеялась мать.

– И что же нам делать? – Ma пожала плечами. – Он понимает все, что я говорю? – спросил Инфлято.

– Ну конечно. На самом деле он удивительно умный. Он читал Фицджеральда, Пруста и Райта [83]и не только понимает романы, но и комментирует их в записках.

Всматриваясь отцу в глаза, я видел, что ему вспомнился наш визит в квартиру Лоры. Он слабо улыбнулся мне и сказал:

– Ральф. Ральфи. Сын. Мой малыш. – Он обошел вокруг дивана и опустился передо мной на колени. – Папочка тебя любит. Ты понимаешь? Я так счастлив узнать о твоем… – он подбирал слово, – таланте. Папочка и мамочка тебя очень любят. Ты понимаешь?

– Он понимает, Дуглас, – сказала мать. – Он понимает больше нас. Я не знаю, что с ним делать.

Инфлято поднялся и напустил на себя командный вид.

– Для начала – показать врачу.

– Он не больной, – ответила Ma.

– Психологу, Ева. Возможно, психолог скажет, что с ним происходит, насколько он умен и что нам делать.

Я протянул руки за блокнотом. Ma подала его отцу, а тот осторожно вручил мне. Я написал:

Ральф знает секрет

Я заметил, как на его широком лбу выступает блестящая бусинка пота, одна-единственная. А за бусинкой вращались шестеренки, сначала медленно, потом еще медленнее. Я зачеркнул фразу фломастером и увидел, как он облегченно выдохнул, но взаимопонимание было установлено.

Все говорят о Фукидиде, [85]а Ксенофонтом [86]пренебрегают: мол, ничего блестящего. Но именно за отсутствие блеска мы и должны его помнить. Его неприглядность прекрасна. Его ограниченность строга и удивительна. «Домострой», своеобразное приложение к «Воспоминаниям о Сократе», – книга, примечательная своей заурядностью, но мы читаем ее и 2300 лет спустя. На что еще направить свою мысль ученику Сократа, как не на воспитание домохозяйки? Время обошлось с солидным трудом Ксенофонта по-доброму и великодушно. Но пространность и долговечность делают работу не более чем посредственной, а в посредственной работе пользы и интереса для меня мало, и, присмотревшись к этому человеку, я отметил его скудоумие. В скудоумии он не знает себе равных. Вот уж темный лес. Тусклая свечка, рядом с которой другие кажутся светочами. Нечем заменить Ксенофонтов мира, упорные константы, заунывные устойчивые соответствия, где все можно сравнить и измерить. Отец был именно таким, и, возможно, весь свет запомнит его как философа и критика, но от глубины его скудоумия темнело в глазах. Даже в скудоумии должна быть какая-то мера; зовите это упражнением во вкусе. А его скудоумие было избыточным, заточенным до бритвенной тупости, жгучее однообразие, поразительная оцепенелость. Однако и даже в тринадцать месяцев меня терзала эта мысль, я был его сын, и я задумывался, что за ужасная генетическая предопределенность ждет меня в жизни. Собственно, вот главный страх. Цитозин, тимин, аденин и гуанин и их таутомеры [87]могут образовывать разные сочетания с нехорошими и предсказуемыми результатами – это, мягко говоря, отрезвляет. Тем не менее я решил, что целенаправленное мышление вполне может подкорректировать природу, если обнаружить возможную предопределенность в достаточно раннем возрасте, чтобы практиковать некоторую адаптивную экономику. Итак, у меня были все шансы миновать генетические ловушки моей родословной, но физически я оставался ровно тем, чем должен был: мозг и нервная система не могли регулировать действия еще слабых мышц. Да, мои пальцы, кисти и запястья почему-то были достаточно развиты для сложной операции письма, но во всех остальных физических и материальных вопросах я, совершенно беспомощный, полагался на милость родителей; это они занимались поддержанием жизненной функции. Вот второй страх.

Ma меня любила. В этом я был уверен и знал, что она позаботится о моих нуждах. А Инфлято меня боялся.

Основные шаги онтологического доказательства существования Бога легко представить в следующем виде: