Джонатан Эймс - Дополнительный человек

– Это словно пьеса, – мрачно сказал он. – Мы просто двое людей, двигающихся вверх-вниз, вверх-вниз… По одному сценарию это могла бы быть битва того, что мы имеем, с тем, чего не имеем. Хотя я не борюсь с имущими просто потому, что сам ничего не имею. Я не сделал никаких необходимых шагов к изменению.

Он отошел от меня. Вид у него был необычно смиренный. Генри прошел на кухню. Было слышно, как скребется мышь.

– Мы наконец должны поймать эту мышь, – услышал я из-за дверного проема. – Это может стать одним из мотивов. В «Трех сестрах» они все время пытаются уехать в Москву, но так и не уезжают. Мы все время пытаемся поймать мышь, но нам это не удается… Я говорю о России, но так туда и не еду. Мы ничего не делаем. То же самое с размораживанием холодильника…

– Или с поисками «Генри и Мэри всегда опаздывают», – подхватил я.

– Ну, это безнадежно, – сказал Генри, но мои слова заронили в его голову мысль. Мы с ним сотрудничали. Он продолжил: – Это может стать кульминацией, когда она найдется.

– Может быть, когда мы разморозим холодильник, она окажется в одном из ледяных блоков. Хороший конец пьесы – когда другая пьеса находится.

Я не мог видеть Генри, я все еще лежал, но теперь он стоял в своей комнате у шкафа (я знал в квартире каждый звук). Он рассмеялся на мое предложение закончить таким образом пьесу о нас, и от этого мне стало очень хорошо. Мне редко удавалось заставить Генри смеяться. И было особенно лестно услышать его смех сейчас, когда он постоянно грустил оттого, что ничего не имеет, и оттого, что мы просто двигаемся вверх и вниз.

Обсуждение пьесы явно придало ему энергии. Он начал активно рыться в шкафу.

– Вот теперь эта вечная проблема – чистая рубашка, – пожаловался он. – Хотя это просто Лагерфельд, для нее не обязательно быть слишком чистым.

Я продолжал читать «Книжное обозрение», хотя уже пора было идти в душ, но в «Обозрении» были напечатаны отрывки из дневников Эдмунда Уилсона, которые он вел в конце жизни, и они были очень интересными.

Несмотря на то, что Генри сказал мне несколько недель тому назад, что я не знаю, кто такой Уилсон, я его знал и теперь хотел продемонстрировать свою искушенность перед Генри, прочитав ему короткий отрывок из дневников, который я только что пробежал. Там упоминался Чехов, а Генри только что вспоминал «Трех сестер». Это было замечательное совпадение. Я позвал его:

– Хочу прочесть вам кое-что.

– Почему ты еще не готов?

– Через минуту залезу в душ.

– Что ты хочешь сказать этим «залезу»? Откуда ты берешь такие слова? Звучит просто смехотворно.

Я проигнорировал его и продолжил:

– Это отрывок из дневника Эдмунда Уилсона, написанного в 1961 году. Очень хороший. Он писал: «Подобно тому как персонаж одной из чеховских пьес сказал себе, что он человек восьмидесятых, я обнаружил, что являюсь человеком двадцатых. Я все еще ожидаю чего-то восхитительного: напитков, оживленных разговоров, веселья, свободного обмена идеями – о чем Скотт Фицджеральд сказал: кое-где вещи «мерцают». Теперь я пытаюсь дисциплинировать себя, чтобы не выглядеть глупым в этом смысле». – Я закончил читать. – Мне нравится, как он написал о «мерцании» Фицджеральда.

– «Мерцание», – усомнился Генри. – Мне больше нравится то, что сказал Керуак. Он искал ЭТО.

– Вы читали Керуака? – спросил я. Я прочел Керуака в колледже, но не отрекся от пристрастия к англичанам, пишущим об английских джентльменах, хотя и принимал роман «На дороге» с его американской романтикой.

– О да, – сказал Генри. – Мы с Керуаком принадлежим к одному поколению. Он совершил великий эксперимент. Печатал все, что в голову взбредет, на рулоне туалетной бумаги. Он был словно Рембо. У него был великий друг, Кэссэди… Мы с Лагерфельд словно Керуак и Кэссэди. Нам нравится мчаться на высокой скорости в поисках Этого! Этого! Этого!

Лагерфельд на самом деле была неподалеку, когда он говорил о ней подобным образом, так что я поскорее залез в душ, потому что мы вскоре должны были забрать ее.

Приняв душ и надев синие блейзеры, мы вышли из квартиры. Когда мы спускались по лестнице, блейзер Генри на мгновение задрался на спине, и я увидел, что он надел брюки, порванные на шве, отчего блеснула его голая белая задница.

– Генри, ваши брюки порваны! Почему вы не надели белье?

– Белье полнит. Вот именно. Без него я кажусь гораздо стройнее.

– Но когда пиджак задирается, виден ваш зад.

Мы остановились в коридоре, где жил Гершон. Генри застегнул блейзер на все пуговицы, чтобы он не задирался. Ему показалось этого достаточно, поскольку он не собирался карабкаться обратно вверх по ступенькам и менять брюки.