Джонатан Эймс - Дополнительный человек

Так или иначе, звонить Сандре следовало после того, как я окончательно поправлюсь. Да и угроза увольнения еще оставалась. Так что я ничего не мог поделать. Я решил не красть больше одежду Мэри, и это было лучшее, что я мог сделать в качестве исправления.

Я открыл голубой конверт, который дал мне Джордж, и отрезал марку, не желая быть расточительным. На карточке был изображен мальчишка, весь перебинтованный и грязный, одетый в футбольную форму. Внутри была надпись: «Выздоравливай. Команда нуждается в тебе».

Это была хорошая открытка для маленького мальчика из футбольной команды. Я не знал, что об этом думать. Неужели меня считают атлетом? Или незрелым? Или это шутка? Неужели моя личность для всех настолько загадочна, что никакая другая открытка не подошла?

Я начал читать банальные приписки, и меня накрыла ужасная волна холода, когда я прочел пожелание Мэри: «Верни бюстгальтер». Это было то самое чертово обвинение. Я собрался бежать из офиса.

И вдруг осознал, что вместо «Верни бюстгальтер» написано «Возвращайся быстрей». У Мэри был неразборчивый почерк. Я был словно леди Макбет, которая видит кровь там, где ее нет.

Генри избегал судебных чиновников больше недели, хотя Марта, по его словам, не желала принимать беглеца, поскольку не считала его пребывание настоящим визитом.

Он вернулся, когда из Куинсборо ему переслали два чека для оплаты. Он заплатил судебным приставам, его имя вычеркнули из списка наиболее злостных должников, и теперь его «кадиллак» мог безопасно катить по улицам Нью-Йорка. Но как только он заплатил судебным приставам, налоговая служба США удвоила свои усилия, чтобы заставить его заплатить налоги за последние восемь лет. Он был отчаянным неплательщиком. Ему и в самом деле приходилось жить согласно собственной поговорке: «Через беды к еще большим бедам».

Налоговая служба посылала ему бесчисленные письма, ему также звонили раз в неделю. Генри перестал отвечать на телефонные звонки. Трубку брал я. Мне было велено отвечать, что доктор Гаррисон за границей.

– Меня преследуют мытари! – вскричал он однажды вечером, глядя на конверты из налоговой службы.

Желая отвлечь его от проблем, я спросил:

– Что вы преподаете в этом семестре?

– То же, что и всегда, – «Композицию и выразительные средства». Но я подумываю предложить кое-какие изменения. Курс об идеалах. Студентам придется прочесть Бытие, Исход и Матфея, «Капитал» и «Майн кампф». Но мне никогда не позволят этого сделать. Где угодно, только не в городском университете. Поднимут страшный крик. Скажут: он нацист и коммунист. Никто не обратит внимания на литературную ценность курса. А зря. Студенты должны видеть, что есть что. Конечно, я постарался бы показать, что Библия – это хорошо, а остальное плохо. Но мне никогда не позволят прочесть этот курс. Моя жизнь не имеет смысла. Она будет отдана налогам и судьям… А судьи кто? Уилсон? Конечно, ты этого не знаешь. Его погубили проблемы с налогами. Так же, как погубят и меня.

Генри попытался добыть кое-какие дополнительные деньги, когда в конце марта начались сильнейшие снежные бури. Он нанял Гершона, и они ездили по всему городу, предлагая откапывать людей за двадцать долларов. Но после того как им пришлось откапывать «кадиллак», попавший в снежную пробку кварталом дальше, предприятие завершилось.

Затем пришла весна, и Генри позвал меня с кровати.

– Мы переводим часы вперед или назад?

– Весной вперед, осенью назад, – сказал я.

– Где ты научился такой мудрой вещи?

– В Нью-Джерси.

– Ну конечно, все хорошее приходит из Нью-Джерси.

Когда весна по-настоящему вступила в свои права, налоговая служба прекратила звонить и писать. Словно тень одновременно правительства и зимы отступила от нашего жилища. Генри повеселел, и от этого улучшилось мое настроение. Если Генри впадал в отчаяние, мне тоже становилось тошно. Если он с выражением счастья наслаждался сериалом «Вас обслужили?», тогда и я был счастлив.

В моей отдельной от Генри жизни неприятностей тоже не было. Его возвращение и моя авария, похоже, их исчерпали. Я больше не интересовался сексом. Мэри потеряла надо мной власть, и я больше не ходил к «Салли».

Я даже испытывал некоторую озабоченность по этому поводу – все гадал, не пережал ли ремень безопасности во время аварии какой-нибудь нерв. Но по большому счету я находил в этих переменах мир и покой.

Генри не слишком часто выходил в свет – большинство его подруг-леди все еще были в Палм-Бич. Я тоже домоседствовал, хотя и съездил в Куинс, чтобы побыть на Пасху со своей тетушкой. Она отправила меня домой с мацой, и Генри понравилось есть ее с сыром.