Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

Анна проговорила все это полушутя, жалостливо и удрученно, предлагая ему в этом ей подыграть.

И Томми мгновенно отреагировал: закрылся, откинулся назад, всем своим видом показывая, что она обманула его ожидания. Она, как и все остальные, — а именно на это указывала его упрямая поза, исполненная показного терпения, — неминуемо должна была однажды его разочаровать. Томми снова ушел в себя, проговорив:

— Как бы там ни было, я спустился к вам, чтобы это сказать. Я бы хотел еще пару месяцев провести в бездействии. В конце концов, это обходится значительно дешевле, чем учеба в университете, к которой склоняли меня вы.

— Дело не в деньгах, — сказала Молли.

— Ты поймешь, что дело как раз в деньгах, — сказал Ричард. — Если ты передумаешь, позвони мне.

— Я позвоню тебе в любом случае, — ответил Томми, вежливо.

— Спасибо, — сказал Ричард, лаконично и с горечью в голосе. Несколько минут он стоял молча, зло ухмыляясь и глядя на женщин. — Я загляну к тебе на днях, Молли.

— Всегда пожалуйста, — сказала Молли сладким голосом.

Он холодно кивнул Анне, на мгновение положил руку на плечо сыну, который никак на это не отреагировал, и ушел. Томми тотчас же встал:

— Я пойду к себе.

С опущенной головой он направился к двери, неловко нащупал дверную ручку, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в нее протиснуться: казалось, он с усилием выдавил себя из комнаты; и они услышали, как Томми, ступая шумно и равномерно, поднимается наверх.

— Так , — сказала Молли.

— Так, — сказала Анна, готовая к тому, что подруга призовет ее к ответу.

— Похоже, тут много чего происходило, пока меня не было.

— Начать с того, что, похоже, я наговорила Томми лишнего.

— Или сказала недостаточно.

Анна с усилием произнесла:

— Да, я знаю, тебе бы хотелось, чтобы я обсуждала с ним творческие проблемы и все такое прочее. Но для меня это не так…

Молли просто ждала, глядя на подругу скептически и даже с каким-то горьким сожалением.

— Если бы я воспринимала ситуацию как некую творческую проблему, все было бы очень просто, правда? И мы могли бы вести такие, знаешь, умные разговоры о том, что же такое современный роман. — В голосе Анны звучало сильное раздражение, и она попыталась выдавить из себя улыбку, чтобы смягчить это впечатление.

— Ну и что же в этих твоих дневниках?

— Это не дневники.

— Неважно.

— Хаос, вот в чем все дело.

Она смотрела, как Молли тесно сцепила пальцы своих крупных белых рук. Руки говорили: «Зачем ты меня так мучаешь? — но если тебе это надо, я готова потерпеть».

— Если ты написала один роман, я не понимаю, почему бы тебе не написать и второй, — сказала Молли, и Анна, не в силах удержаться, принялась хохотать, а в глазах Молли неожиданно показались слезы.

— Я смеюсь не над тобой.

— Ты просто не понимаешь, — сказала Молли, стараясь сдержать слезы. — Для меня всегда было очень важно, чтобы ты что-нибудь творила, даже если я сама этого не делаю.

Анна чуть было не заявила в ответ, упрямо: «Но я не являюсь продолжением тебя», однако поняла, что нечто подобное она могла бы сказать своей матери, и сдержалась. У Анны сохранилось совсем немного воспоминаний о рано умершей матери; но в минуты подобные этой, Анна могла воссоздать для самой себя образ кого-то сильного и доминирующего, с кем ей приходилось бороться.

— Ты так сердишься, когда мы обсуждаем определенные темы, что я не знаю, как и подступиться, — сказала Анна.

— Да, я сержусь. Сержусь. Я сержусь на всех своих знакомых, которые растрачивают себя впустую. Не только на тебя одну. Таких очень много.

— Пока тебя не было, произошло кое-что, что меня заинтересовало. Помнишь Бейзила Райана, ну, художника?

— Конечно. Мы были знакомы.

— Так вот, в одной из газет он выступил с заявлением, что никогда больше не будет писать картин. Он объяснил свое решение: мир настолько хаотичен, что искусство — неуместно.

Наступило молчание, которое длилось до тех пор, пока Анна не прервала его, обратившись к Молли почти с мольбою:

— Ты ведь понимаешь, что он имел в виду, разве нет?

— Нет. И уж точно не применительно к тебе. В конце концов, ты ведь не из тех, кто пишет маленькие романчики о каких-нибудь там чувствах. Ты пишешь о настоящем.

Анна чуть было снова не рассмеялась, но потом рассудительно заметила:

— Ты хоть понимаешь, сколь многое из того, что мы говорим, — это лишь отголосок других разговоров? Твой только что прозвучавший комментарий — это отголосок критических обсуждений в рядах коммунистической партии, более того — относящийся к ее худшим временам. Бог знает, что может означать подобный комментарий, я этого не понимаю. И никогда не понимала. Если марксизм что-то под этим подразумевает, то он подразумевает следующее: маленький романчик о чувствах должен отражать «настоящее», поскольку чувства — это функция и продукт общества…