Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

Уже был десятый час, и Дженет давно было пора поужинать. Анна поставила еду на поднос и пошла наверх, настроив свое сознание так, чтобы ни Марион, ни Томми, ни того, что они собой представляют, там не было видно. Пока.

Дженет поставила поднос себе на колени и сказала:

— Мама?

— Да.

— Тебе нравится Ивор?

— Да.

— Мне он очень нравится. Он добрый.

— Да, он добрый.

— А тебе нравится Ронни?

— Да, — ответила Анна после некоторого колебания.

— Но на самом деле он тебе не нравится.

— Почему ты так считаешь? — спросила Анна, удивленно и испуганно.

— Не знаю, — ответил ребенок. — Просто я подумала, что он тебе не нравится. Потому что из-за него Ивор ведет себя по-дурацки.

Больше девочка не сказала ни слова, погруженная в свои мысли, она закончила ужин в полном молчании. Время от времени Дженет бросала пронзительные взгляды на мать. Которая сидела рядом с ней, позволяя вот так, пронзительно, себя рассматривать и сохраняя на лице выражение безмятежного спокойствия и непоколебимой уверенности.

Когда Дженет заснула, Анна спустилась на кухню и закурила. Она выпила несколько чашек чаю. Теперь ее тревожили мысли о Дженет: Дженет все это расстраивает, но она сама не понимает — что. Но дело не в Иворе — дело в той атмосфере, которую создает Ронни. Она могла бы сказать Ивору, что Ронни должен съехать. Он, конечно, сразу предложит плату за его проживание, но дело совсем не в этом. Все точно так же, как было с Джемми…

Джемми был студентом с Цейлона, он пару месяцев жил в той комнате, которую теперь занимали Ивор с Ронни. Анне он не нравился, но она не могла заставить себя его выгнать, потому что он был цветным. В конце концов, все разрешилось само собой, потому что Джемми уехал обратно на Цейлон. А теперь Анна не могла заставить себя попросить пару молодых людей, нарушающих ее душевный покой, покинуть ее дом, потому что они — гомосексуалисты, и им, как и цветному студенту, будет нелегко найти себе другое жилье.

Но почему она должна чувствовать себя за это ответственной?… Как будто с «нормальными» мужиками мало ей забот, сказала она себе, пытаясь в шутке растворить свою тревогу. Но шутка не помогла. Она попыталась зайти с другой стороны: «Это мой дом, мой дом, мой дом», — пытаясь на этот раз заполнить себя сильными собственническими переживаниями. Это тоже не помогло — она сидела и думала: «Но почему у меня вообще есть свой дом? Потому что я написала книгу, которой я стыжусь и которая принесла мне кучу денег. Случай, счастливый случай, вот и все. И вообще я все это ненавижу — мой дом, моя собственность, мои права. При этом, стоит мне только почувствовать себя неуютно, я тут же, как и все остальные, нахожу опору именно в этих понятиях. Мое. Собственность. Имущество. Я буду защищать Дженет на основании того, что у меня есть моя собственность. А зачем ее защищать? Ей суждено вырасти в Англии, стране, где многие мужчины — маленькие мальчики, и гомосексуалисты, и в какой-то степени гомосексуалисты… — Но эту усталую мысль смыла волна сильного и искреннего чувства. — Ну уж нет, есть еще на свете настоящие мужчины, пусть их и немного, и я уж позабочусь о том, чтобы Дженет достался один из них. Я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы она, когда вырастет, была способна распознать настоящего мужчину, как только он встретится на ее пути. Ронни придется уйти».

С этой мыслью Анна направилась в ванную, чтобы подготовиться ко сну. В ванной горел свет. Она остановилась в дверях. Ронни с встревоженным видом рассматривал в зеркале свое отражение, склоняясь над полочкой, на которой Анна держала свою косметику. Легкими похлопывающими движениями он наносил себе на щеки лосьон при помощи ватного шарика, который он позаимствовал у Анны, одновременно пытаясь разгладить морщины на лбу.

Анна поинтересовалась:

— Мой лосьон нравится тебе больше, чем собственный?

Он, ничуть не удивившись, к ней повернулся. Анна поняла, что в этом-то и заключался его план: Ронни хотелось, чтобы она застала его в ванной.

Он, грациозный и кокетливый, сказал ей:

— Дорогая, я решил испробовать твои лосьоны. Разве это может тебя расстроить?

— Не особо, — сказала Анна. Прислонившись к дверному косяку, она внимательно смотрела на него, ждала дальнейших объяснений.

На нем был дорогой халат из блекло-пурпурного шелка, на шее — красноватый шелковый платок. И дорогие шлепанцы из красной кожи, прошитой золотой нитью, в мавританском стиле. Он хорошо смотрелся бы в каком-нибудь гареме, а не в квартире, не в этом антураже студенческого быта. Ронни стоял, склонив голову набок, играя черным локоном седеющих волос, на руках — свежий маникюр.