Михаил Новорусский - Записки Шлиссельбуржца

Внутренний вид камеры я не могу описать лучше, как приведя отрывок собственного стихотворения того времени -- мой первый опыт поэтического творчества и, как подобает ученику классической школы,-- в гекзаметрах:

"Клеток каких-то десятка четыре наделали прочных,

Точно расчет был на то, что немало людей им придется

Здесь продержать до тех пор, как восстанут народы.

Если бы самые боги, с престолов Олимпа сошедши,

Очи свои искрометные в этот чертог устремили,

Диву бы дались они, созерцая премудрость строенья:

Каждый покой пополам разделяется синей каймою,

Черному низу границу давая от белого верху,--

Так сохранилась темница, иль яма, еще и поныне.

В мрак погруженный по шею и ходит здесь узник,

Пропасть бездонную с вечной могилой всегда вспоминая.

Сверху же, точно совсем невзначай, отбелили изрядно,

Тем обозначив невинность сердечную здесь заключенных.

Надвое также и жгучие помыслы голову режут:

Долу опущенный взор на страданье отчизны наводит,

Участь подобную также мучителям злым прорекая:

Бездна разверзлась и жадно готовится темное царство

В недра свои поглотить...

Кверху глаза обращая, затворник уж мыслит иное:

Свет и отрада, приволье свободы и братские чувства

Рано иль поздно проникнут повсюду и к нам в эти стены"... и проч.

В самом деле, очевидно, не без некоторой дозы игривости чья-то фантазия разделала внутренность нашей камеры, выкрасивши сажей на масле не только пол, но и стены до высоты 2 арш. При полном отсутствии мебели, особенно если кровать заперта на крюк, камера превращалась в настоящий катафалк, как их в мое время делали, а белый сводчатый потолок должен был соответствовать серебристой парче, служившей украшением его сверху. Если же припомнить при этом, что некоторые знатные посетители, облеченные властью вязать и решить, кратко и выразительно заявляли, указуя перстом в черный пол:-- "Здесь... могила!" -- то неудивительно, что отделка этого жилища была задумана в полном соответствии с высокими намерениями, одушевлявшими тогда его строителей.

И если этот катафалк при первом впечатлении показался мне игрушкой, веявшей жизнерадостностью, то можно себе представить, чем веяло от камеры "Сарая", из которого я был изведен, к счастию, очень скоро.

Порядок жизни здесь был точно такой же, как и в той тюрьме. Время выдачи утреннего и вечернего чая затем в течение года колебалось, а обед и ужин неизменно всю жизнь подавались в одно и то же время. Раздача же ламп совершалась в зависимости от астрономических перемен года, пока эту операцию не прекратили совсем с устройством электрического освещения, кажется, в 1894 г.

Вводя меня в новую камеру, Соколов предупредил, что "здесь, вероятно, будут стучать, так прошу не отвечать". Но хотя стуков никаких я еще не слыхал, однако сразу же почувствовал, что я попал в общежитие. Здание, строенное на цементе, твердеющем до прочности кирпича, представляло собою сплошной камень, прекрасно передающий звуки. Большой коридор служил резонатором этих звуков, и по количеству дверей или форточек, отворявшихся на прогулку и для раздачи обеда, скоро можно было определить число своих товарищей по несчастью.

Правда, случилось это не сразу. Вначале, напр., я слышал шаги у себя над головой, но не мог еще решить, было ли это прямо надо мной, справа, или слева. Впоследствии же мои уши приобрели такую же утонченность, как осязание у слепых, и я, напр., прислушавшись, мог определить безошибочно, сидит ли в данную минуту жившая надо мной Вера Николаевна или лежит. Сидящий человек, как бы неподвижен он, ни был, непременно сделает изредка движение ногой, шорох которой по полу я уже легко улавливаю. Если же никакие звуки не доходили до меня, то я решал, что В. Н. либо лежит, либо ее нет дома.

X.

Вскоре после моего перевода, начальник управления, которого кратко, но неправильно, мы звали комендантом, совершал свой обычный обход заключенных, повторявшийся тогда аккуратно раз в месяц.

Дверь отворялась, обыкновенно после обеда, стремительно врывались в нее 2 унтера, становились по бокам почти плечом к плечу, затем глаз усматривал в дверях мундирные фигуры, входившие по рангу: смотритель (Соколов), доктор и полковник (тогда Покрошинский). Последний несколько раз при своих визитах задавал мне неизменно один и тот же ряд вопросов. Ответы всегда были те же, и потому диалог этот врезался в моей памяти:

-- Прогулка совершается?

-- Совершается.