Михаил Грулев - Записки генерала-еврея

М.В. Грулев. Записки генерала-еврея, М.: Кучково поле; Гиперборея, 2007.

Я родился и вырос в еврейской семье, в черте еврейской оседлости, отделявшей евреев, казалось, непроходимой пропастью от всякого доступа к какой бы то ни было карьере государственной службы. И, однако, волей судьбы, я стал генералом генерального штаба, на пути занять место временно-исправляющего должность военного министра (в 1909 г.) и ездить с докладом к Николаю II...

Всё это не в какое-нибудь кипучее время революционных переворотов, а в эпоху наибольшего успокоения и блеска самодержавной власти, - когда евреев на пушечный выстрел не подпускали не то что к генеральским лампасам, а даже и к ефрейторским «лычкам», - когда даже при приёме в некоторые учебные заведения встряхивалось происхождение чуть ли не до второго и третьего поколения.

Если отмечаю эту превратность судьбы, как исходный пункт моих воспоминаний, в самом начале моих записок, то делаю это отнюдь не с целью заинтриговать читателя интересными метаморфозами, а для того, чтобы отметить, мимоходом, насколько в разное время изменчивы были взгляды творцов нашей внутренней политики и насколько, в конечном итоге, бессильны все эти законодательные потуги, пытающиеся пошехонскими запрудами задержать могучий поток жизни.

Одушевляет меня и другая цель дать в печать эти записки. Моя сознательная жизнь не только зародилась, но и получила первоначальное развитие в еврейской среде, в заплеснелых условиях недоброй памяти черты оседлости. А затем дальнейшая моя жизнь развернулась в совершенно другой среде, при совершенно иных понятиях и взглядах и при другой обстановке. Это обстоятельство ставит меня, до известной степени, вне и выше тех и других социальных перегородок со всеми их предвзятыми взглядами и предрассудками и даёт возможность, даже при скромной наблюдательности, осветить критическим анализом хорошие и дурные стороны в этих противоположных социальных лагерях.

Скажут, пожалуй: «А голос крови? А прирождённые симпатии и антипатии?»

Слов нет, эти данные неизбежно тяготеют над нашими суждениями и взглядами. Однако не так уж неотвратимо, как это кажется, и, во всяком случае, их влияние умеряется умственной зрелостью, настойчивой объективностью и естественной для каждого нормального человека врождённой любовью к правде, - в особенности, когда все счёты с жизнью покончены и приходится подводить итоги.

Самое важное, что я старательно и неусыпно держал всегда под светом моей совести, - это было то, что по мере сил я боролся, пассивно или активно, против несправедливых обвинений и гонений на евреев. Следуя, вот в этих случаях, «голосу крови» и велениям сердца, я, в то же время, видел в такой борьбе сокровенное и разумное служение России, моей Родине, по долгу совести и принятой присяги.

За пятьдесят лет моей литературной, публицистической и служебной деятельности я этому знамени никогда не изменял.

Двадцать лет жизни в тесной еврейской среде были, правда, достаточны для того, чтобы детская и юношеская восприимчивость впитала в себя не только сокровенную любовь ко всему родному, но и немало еврейских суеверий и предрассудков того времени. Но разве, с другой стороны, пятьдесят лет последующей зрелой жизни в другой среде, при совершенно иных социальных условиях, недостаточны для того, чтобы эти предрассудки рассеялись, как туман при ярком свете, оставив в тайниках сердца доподлинно лишь голос крови, - врождённую любовь и жалость к своему многострадальному народу? [1] И я действительно испытал это на заре моей зрелой жизни, когда в 1880 г. во время еврейского погрома в Варшаве, будучи юнкером в Варшавском училище, я, под влиянием «голоса крови», схватил свою казённую винтовку и совершенно одинокий, если угодно, - донкихотствующим рыцарем, бросился на улицу Налевки призывать евреев к самообороне, не отдавая себе отчёта в весьма печальных последствиях, к которым могло повести моё никем не понятое, незамеченное, и даже бесполезное самопожертвование. Разве эти пятьдесят лет умственной и трудовой жизни, при новом мировоззрении, недостаточны, чтобы сроднить с новой средой, претворить в ней впечатления детства и заложить прочный фундамент вполне сознательного влечения к новым идеалам, понятиям и взглядам?