Маргер Заринь - Фальшивый Фауст

Никакого финансового вспомоществования от нас сегодня не ждите: деньги нужны для пушек и танков. Денег нам дадут германские промышленники и магнаты. Но не раскроете ли вы тоже свои кисы на благо всенемецкого дела? Насколько мне известно, господину Винтелеру в этом городке принадлежит суконная фабрика. Ваш вклад превратил бы Гимнастическое общество в балто-немецкий пропагандистский центр, влияние коего простиралось бы на всю нижнюю Курземе.

Винтелер свирепо покосился на Курта Витрама: «Ах вот как, товарищ по борьбе? Успел по дороге из Лиепаи накляузничать, что Винтелер отказался пожертвовать тысячу латов для нужд культурбунда. Экий мерзавец! Будто у меня тысяча латов на земле валяется».

— Я, уважаемый доктор, на сей предмет придерживаюсь мнения, что каждый должен поступать согласно своим возможностям. Мне думается, наилучший пример нам мог бы показать товарищ по борьбе Витрам: столь обширной практики, какая имеется у него, нет ни у одного лиепайского адвоката.

— Вы преувеличиваете, господин Винтелер, — возмущенно кричит Витрам. — Кроме того, я уже показывал пример. Вкупе с господином Бредерихом и Трампедахом дал деньги на орган в общину святой Катарины, то есть в немецкую евангелийскую общину.

— На орган? — зловеще улыбается Розенберг. — Долой органы! Вера должна быть преобразована, это предусмотрено мифом двадцатого века. Бог палестинцев — не есть бог германцев! Христос был евреем, вы, оболваненные простофили! Мы подобно древним германцам снова будем собираться в священных рощах, чтобы поклониться Вотану, Верховным жрецом в нашей кумирне станет великий Уриан-Аурехан. «На священном требище да принесет он в жертву детей Востока», как говорил Заратустра.

В дверь постучали. Пришли кельнеры, и на столе появился бараний окорок с черной смородиной, à la Nietzsche.

Розенберг вонзает нож в коряного цвета огузок, и всем господам мнится, что он и есть страшный Уриан-Аурехан, который приносит в жертву левантийских детей. В трапезном зале горят люстры, а по углам мечутся тени Аурехана и Заратустры. Затем они исчезают.

— Тратить столько денег на богадельню в Петерфельде безумие, как сказал почтенный praeses, — продолжает гость. — Душевно больные — угроза нашей расе; неужто вы, господа, этого не улавливаете? Старые люди — лишний балласт. Миф двадцатого века учит, что избавлять увечных от их страданий человечно, за каковое избавление и следует повсеместно взяться. Но по этому вопросу у меня будет отдельный разговор с господином Трампедахом. Прозит!

В сводах раздается многоголосое — прозит! Трампедах съежился. Доктор Клеман вперяет в него долгий неподвижный взор. Магистр, правда, уже сам смекнул, что его препарат Т-1 мог бы стать великолепным средством для изничтожения неполноценных людишек. Он вспомнил, как славно подох кот, на коем он испробовал силу своего снадобья. Дряхлый Том сладко мурлыкал, затем блаженно уснул… Скворец, наклевавшись вымоченных в Т-1 зерен, залился чудесными трелями и руладами, пока не свалился в жасминовый куст. Зачем лишать людей столь прекрасной кончины? Ведь это будет «сладкая смерть»…

— Любопытно узнать, как готовят окорок а-ля Ницше? — спрашивает Розенберг, указывая большим пальцем на стол.

— Бери двенадцать фунтов бараньего огузка, вымачивай три дня в холодной ключевой воде, вари в сладком молоке до мягкоты, затем сдери кожу и отбей зубастой колотушкой, натри солью, насади на вертел и, живо поворачивая, поливай лимонным вареньем с маслом, покамест не разрумянится. Затем свари острый соус из черной смородины, присыпь сухарями и подавай горячим на стол, — говорит Трампедах.

После кофе и кекса господ одолевает истома, но Розенберг, пардон, господин Клеман, вцепляется в Трампедаха и не отстает, зовет в шарометательную палату сыграть партию в кегли. In corpore sano mens sana est!

— Давно не пробовал руку, господин Трампедах; даю вперед пять очков — квинту!

Старый пень, точно влекомый магическим вервием, неохотно плетется за доктором, ему этот человек кажется жуткой загадкой.

После четвертого броска гость вдруг останавливает магистра и, сверля его пронзительным взором, спрашивает:

— Скажите, господин Трампедах, вы стопроцентный?

Старый не берет в толк.

— Как это понять, доктор?

— Вы стоите грудью за миф двадцатого века?

Трампедах про помянутый миф слыхал лишь краем уха. Но он немец, а для немца дисциплина — это все. Коль скоро товарищи по борьбе решили, он готов стоять грудью за миф… (Черт его знает, что это такое и какого рожна нужно стоять за него грудью?)