Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

В бомбоубежище света не было. Они сидели в тесноте, окруженные мраком. Слышались шепот, кашель, плач ребенка. Он потерял Уолли и Абсалона. Какое облегчение сидеть среди совершенно незнакомых людей. Сильно пахло немытыми телами и затхлой одеждой. У них над головой заработала зенитная батарея, воздух задрожал. Начали падать бомбы. С потолка сыпались побелка и пыль. Казалось, что у смерти выросли руки и она осторожно ощупывает их лица, прежде чем забрать окончательно. Он услышал вздохи и всхлипы. Кто-то отчаянно рыдал, кто-то утешал монотонным голосом, пока не сорвался и не выкрикнул:

— Shut up for Christ’s sake! [61] Да заткнись ты, ради бога! (англ.).

— Leave her alone [62] Оставь ее (англ.). , — вмешался другой голос.

Лишь темнота мешала драке.

— I want to go home, please [63] Пойдем домой, пожалуйста! (англ.). , — умолял детский голос.

Какая-то девочка кричала на маму, а старушечий голос отвечал молитвой.

Упавшая невдалеке бомба сотрясла пол. В какой-то момент ему показалось, что крыша бомбоубежища сейчас обвалится. Стало тихо, словно на них шикнула сама смерть.

И тут Кнуд Эрик почувствовал, как его взяли за руку. Женская ладонь, тонкая, маленькая, подумал он, но шершавая, эта женщина работает руками. Он успокаивающе погладил руку. На плечо ему легла голова. В темноте он обнимал незнакомую женщину. Поблизости упала еще одна бомба, и бетонные стены бомбоубежища вновь подались под давлением. Кто-то истерически завопил, затем кто-то еще, пока темнота не завибрировала от панических криков, словно сидящие внутри не устояли перед необоримой силой массовой истерики. Ритмично, как аккомпанемент ударных, падали бомбы.

Женщина обхватила его шею и жадно поцеловала, шаря рукой в районе паха. Он сунул руку ей под пальто и нащупал грудь. И обжигающая женская плоть сомкнулась вокруг него. Их окружала стена крика. Падение снарядов диктовало ритм движения их тел. Они брали друг друга в слепом брутальном вожделении, но в лежавшем под ним мягком безымянном женском теле он ощущал полноту бескорыстной нежности. Оно отдавало ему жизненное тепло, и он платил тем же, пока их крики не влились в какофонию панических возгласов.

На миг ему удалось отделаться от красных огней.

Через несколько часов зенитная батарея на крыше бомбоубежища смолкла. Снова зазвучали сирены, давая отбой; дверь распахнулась. Улица тонула в темноте, — должно быть, уже далеко перевалило за полночь.

Он потерял ее, когда людская масса устремилась к выходу. А может, отпустил намеренно, и она, очевидно, поступила так же. Снаружи все было объято пламенем. В мерцающих отсветах он разглядывал лица: эта, эта или эта? Может, девушка в платке с опущенным взглядом? А может, та, средних лет женщина с суровым лицом и размазанной помадой, которую она пытается вытереть при свете огня от горящих домов? Он не хотел этого знать. И он, и та незнакомка нашли, что искали. Лицо, имя — ненужные подробности.

Он пробыл в Лондоне три дня.

Занимался любовью во дворе, в туалете пивной, в гостиничной кровати, любил под аккомпанемент падающих снарядов, под аккомпанемент тяжелого дыхания и постанывания случайных партнерш, пока не достигал места, где, забирая его, встречались тишина и мрак. Он пил с мужчинами и спал с женщинами, которым приходилось так же плохо, как и ему Вокруг падали бомбы, и они не знали, присоединятся ли вскоре к стремительно растущему числу погибших, превратились ли их рабочие места в груды кирпичей, погребены ли их родные под обвалившимися стенами домов. Они жили в таком страхе, что заранее переживали даже те потери, которых еще не понесли. Каждую секунду они возрождались заново, каждый поцелуй был отсрочкой, каждый стон, вздох — признанием в любви к жизни, которую они обнимали в лице незнакомца, и опьянение, непрерывное опьянение, которое он искал и находил, было точно дар, потому что, подобно пуле, попадающей в мозг, оно забирало все, чем он был: его лицо, имя, историю, — чтобы наконец-то выпустить на свободу голод, обитавший в его теле. На эти три дня он стал воплощением собственного грубого аппетита к жизни, и больше ничем.

В последний вечер они собрали то, что осталось от содержимого нескольких чемоданов: белье, нейлоновые чулки, кофе, сигареты и доллары, прежде всего доллары. Они поступили как янки: купили себе ночь в апартаментах, занимающих целый этаж в гостинице. Девушек привели с собой, официантам давали щедрые чаевые, портье следил за счетом, чтобы они знали, когда кончатся деньги. Они пропили, проели, протанцевали и проблудили еще одну ночь падающих бомб. Уолли отвечал за граммофон. Они танцевали под пение Лены Хорн, опрокидывая в себя пиво, виски, джин и коньяк.