Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Он ободряюще кивнул, в душе сожалея о своей затее.

А что еще было делать? Покидая биржу, он ощущал свое благородство. Затем увидел, как на ее лице проступает выражение уныния, и почувствовал, что обязан что-то предпринять, чтобы вновь поднять ей настроение.

Благородство было для него делом новым и неиспробованным. В общем и целом оно ему понравилось, хотелось продлить купание в лучах бескорыстия. Но вот это — дурацкая идея. Если она уже разочаровалась, то разочарование ее лишь усилится от неизбежного отказа. Он мысленно выругался. Черт бы все побрал! Не надо было ехать с ней в Копенгаген, браться за эту непонятную миссию, но минутная слабость заставила его поддаться искушению — очень уж хотелось обозначить свою значимость в глазах другого человека.

— Я буду ждать вас снаружи, — сказал он, ободряюще улыбнувшись.

А про себя подумал: долго это не продлится, — но вслух произносить не стал.

Клара исчезла за тяжелой дверью. Шло время, но она не выходила. Херман принялся расхаживать по тротуару, то в одну сторону, то в другую. Почему ее не отсылают?

Он поднялся по лестнице и открыл тяжелую дверь. В проеме возник человек в униформе и спросил, что ему угодно. Херман растерялся, он не подготовился к ответу. Бросил взгляд поверх плеча швейцара, но в большой передней Клары [видно не было. Швейцар снова попросил его изложить свое дело. Херман пожал плечами и спустился по лестнице.

Через час Клара вышла.

— Сегодня вечером у меня еще одна встреча со статским советником, — произнесла она.

Лицо Хермана выражало один сплошной вопрос.

— Ну, с Маркуссеном. Он дал мне множество полезных советов. Я хочу поблагодарить тебя за помощь.

Он ничего не понимал. Тон ее совершенно переменился. Она говорила ему «ты». В краткий переходный момент Клара обращалась к нему на «вы», и Херман принял это за знак уважения. А теперь, после аудиенции у Маркуссена, он опустился до уровня слуги.

Она сунула руку в сумочку и вытащила портмоне:

— Я очень признательна тебе за то, что ты свел меня с Маркуссеном. И хотела бы вознаградить тебя за беспокойство.

Клара Фрис вынула из портмоне бумажку в сто крон. Первый порыв был отказаться. За кого она его принимает? Думает, у него нет гордости? Но потом он передумал. Ведь, по сути дела, он оказал ей услугу. И, кроме того, потратил время. А сто крон — хорошие деньги. Ему не помешает выпить. И покувыркаться с женщиной. Серьезные причины взять деньги возникали одна за другой, пока чаша, на которой он разместил свою драгоценную гордость, не стала совсем легкой и не поднялась в воздух. Не поблагодарив, Херман сунул купюру во внутренний карман куртки.

— Ну и о чем же ты с Маркуссеном договорилась? — спросил он как бы между делом.

— Советник полагает, что наша беседа должна остаться конфиденциальной.

Последнее слово Клара Фрис произнесла медленно и тщательно, словно желая убедиться в том, что Херман уловил каждый слог. Оно было явно новым и для нее самой. И затем улыбнулась.

В первый раз он увидел, как она улыбается.

Клара вошла в здание, внутреннее убранство которого имело такой же неприступный вид, как и фасад. Не успела захлопнуться тяжелая дверь, как перед ней возник человек в униформе, на лице которого ясно читалось, что она спутала парадную дверь с черным ходом. И тут же стало понятно, что дальше дороги нет.

Но тут к ней подошел невысокий мужчина с черной шелковой шляпой в руке и вежливо поинтересовался, может ли чем-то помочь.

Это был Маркуссен.

Она совсем растерялась. Упомянула Альберта, наследство — вежливое выражение на лице хозяина начало уступать место нетерпению. Он был стройным. Брови и ухоженные усы — белые. Резкие черты, выдающийся нос, твердый подбородок, но что-то в его лице, может быть впалые щеки, свидетельствовало о том, что старость уже начала свое наступление. Взгляд Маркуссена стал инквизиторским. Швейцар вновь подступил ближе, словно только и ждал знака, чтобы изгнать ее из дома.

Хуже всего, что Клара Фрис не могла остановить своего нервного словесного потока и уйти сама. Тогда, по крайней мере, удалось бы сохранить остатки достоинства. Вместо этого она все больше и больше запутывалась в своей истории, которая, собственно, была не столько историей, сколько беспорядочным набором сведений. Ведь дела-то у нее, по сути, никакого и не было. Ей просто нужен был слушатель.

И тут выражение его лица изменилось. Впоследствии она так и не смогла сформулировать, в чем заключалась перемена, хотя часто пыталась, потому что чувствовала: здесь таится разгадка, касающаяся не одного только Маркуссена, но и многих других вещей. Что читалось в его лице? Внезапно проснувшееся любопытство? Отчасти да. Угрюмость, боль, тоска, сожаление? Возможно.