Джулиан Барнс - Лимонный стол

— По большей части я и был в клубе, сынок. Про бильярд я говорил для простоты. А иногда просто сидел в машине. Смотрел на поля. Нет, Элси… это недавно.

Позднее я вытирал посуду с моей матерью. Протягивая мне прозрачную крышку кастрюли, она сказала:

— Полагаю, он принимает эту дрянь.

— Какую дрянь?

— Ну, ты знаешь. Эту дрянь. — Я положил крышку и протянул руку за сковородкой. — Ну, в газетах. Что-то вроде Ниагары.

— А! — Одна из простейших подсказок в кроссвордах.

— Говорят, по всей Америке старики неистовствуют, как взбесившиеся кроличьи самцы. (Я отогнал от — себя видение моего отца в образе взбесившегося кроличьего самца.) Все мужчины дураки, Крис, и меняются они, только становясь глупее с каждым проходящим годом. Жалею, что не сама гребла в моем собственном каноэ.

Позднее в ванной я открыл зеркальную дверцу аптечки в углу и заглянул внутрь. Крем от геморроя, шампунь для хрупких волос, вата, заказанный по почте медный браслет от артрита… Не будь смешон, подумал я. Не здесь, не теперь, не мой отец.

Сначала я думал: просто еще один обычный случай, еще один мужчина, поддавшийся соблазну самоутверждения, новизны, секса. Из-за его возраста это выглядит по-другому, но на самом деле никакой разницы. Обычно, банально, убого.

Потом я подумал: а что я знаю? Почему считать само собой разумеющимся, что мои родители больше не занимаются… не занимались сексом? Они ведь спали в одной кровати, пока не случилось это. Что я знаю про секс в таком возрасте? Отсюда возник вопрос: что хуже для моей матери — отказаться от сексуальной жизни, скажем, в шестьдесят пять лет, а пятнадцать лет спустя узнать, что твой муж уходит к женщине в том возрасте, в каком ты была, когда отказалась от секса? Или все еще и через полвека заниматься сексом со своим мужем, только чтобы узнать, что он развлекается на стороне?

А затем я подумал: но что если секс здесь вообще ни при чем? Был бы я менее шокирован, если бы мой отец ответил: «Нет, сынок, ничего физического тут нет. Я просто полюбил». Вопрос, который я задал и который в тот момент казался таким трудным, на самом деле был много легче. Почему принято считать, что сердца перестают функционировать вместе с гениталиями? Потому что нам хочется — нужно — видеть старость, как возраст безмятежности? Теперь я думаю, что это один из величайших самообманов юности. Но не просто юности, а и пожилого возраста тоже, каждого минующего года до того момента, пока мы не признаем, что уже сами стары. И самообманом это не исчерпывается: ведь сами старики способствуют нашей уверенности. Сидят с пледом, укутывающим колени, услужливо кивают и соглашаются, что их пирам пришел конец. Их движения замедлились, кровь разжижилась. Огонь угас — или был засыпан шлаком перед долгой ночью. Но вот только мой отец отказывался играть в эту игру.

Я не сказал моим родителям, что собираюсь поговорить с Элси.

— Да? — Она стояла у стеклянной двери: руки скрещены под грудью, голова поднята высоко, нелепые очки поблескивают на солнце. Ее волосы были цвета осенних буков и, как я теперь заметил, поредели на макушке. Щеки напудрены, но не настолько, чтобы замаскировать звездочки лопнувших капилляров.

— Не могли бы мы поговорить? Я… Мои родители не знают, что я здесь.

Она повернулась без слов, и я последовал за ее чулками со швом через узкую прихожую в гостиную. Планировка ее бунгало была точно такой же, как и бунгало моих родителей: кухня справа, две спальни прямо впереди, чулан рядом с санузлом, гостиная слева. Возможно, их строил один архитектор. Возможно, все бунгало на одно лицо. Я в этом не знаток.

Она села на низкое черное кожаное кресло и тут же закурила сигарету.

— Предупреждаю, я слишком стара, чтобы читать мне мораль.

На ней были коричневая юбка и кремовая блузка, в ушах большие броские серьги в форме улитки. До этого я встречался с ней раза два, и она навела на меня порядочную скуку. Без сомнения, как и я на нее. Теперь я сел напротив, отказался от сигареты, попытался воспринять ее как соблазнительницу, разрушительницу семей, объект деревенских скандальных сплетен, однако увидел только женщину шестидесяти пяти лет, пухлую, слегка нервничающую, более чем слегка враждебную. Нет, не соблазнительница, и не более молодое повторение моей матери.

— Я приехал не для того, чтобы читать вам мораль. Полагаю, я стараюсь понять.

— А что тут понимать? Ваш отец собирается жить у меня. — Она раздраженно пыхнула сигаретой, затем выхватила ее изо рта. — Он бы сидел здесь теперь, если бы не был таким хорошим человеком. Сказал, что должен дать вам всем время свыкнуться.