Эмма Тополь - Катья

Дэвид все это время был весел, дурачился, играя, легко оттягивал соски на моей груди, звонко шлепал ладонью по моим ягодицам, затем по своим – сравнивал звучание, бросался целовать, слегка покусывая, рычал. Ему все время хотелось тормошить меня, щипать, щекотать, заставлять вскрикивать, скорее от неожиданности, чем от боли.

В какие-то моменты он становился серьезным, приближал свое лицо к моему, целовал куда-то в висок, крепко держал горячими руками за затылок. Затем в нетерпении хватал за руку, мы тут же сплетались в объятиях. За сутки мы успели поваляться в коридоре перед входом в гостиную, на холодных мраморных плитах в ванных комнатах на первом и втором этажах, на полу в кухне, где дверца духовки, за которую я держалась, радостно звенела, словно бьющиеся друг о друга литавры в руках умелого музыканта.

В полдень следующего дня мы с ним все-таки уснули на несколько часов. Я проснулась от того, что Дэвид нежно водил пальцами по моей груди. Я обняла его, прижала к себе, перевернув на спину, склонилась над ним. Мои волосы почти закрыли его лицо, я не видела его глаз и не знала, проснулся он окончательно или продолжает спать. Его губы были приоткрыты, в углах рта скопилась влага. Я медленно целовала его теплую шею, опустилась к ямочке между ключицами, двинулась к маленьким сжатым соскам на худой мальчишеской груди.

Дэвид громко, протяжно застонал. А я скользила ниже, легко касаясь губами песочной, с легким пушком, кожи на животе, влажных голубоватых бороздок между ногами, языком слизнула белую каплю в центре розовой ямочки, стыдливо дрогнувшей от моего поцелуя...

Как передать словами то чувство, которое я испытываю, когда слышу твой крик?! В какой-то момент мне даже становится страшно – в этом стоне столько страдания и счастья, что мое сердце замирает. Вероятно, именно так кричит душа, расставаясь с телом. Жизнь словно уходит из тебя, ты пытаешься удержать ее в себе, рвешься вверх, затем стремительно падаешь вниз, снова поднимаешься, но, сдавшись, падаешь в конвульсиях!

Несколько минут ты не двигаешься. И я стараюсь дышать как можно тише, потому что знаю: путь твоего возвращения долог и труден. Ты пока еще не великодушен, для этого должно пройти время, которое подарит тебе молодых умелых женщин, и они научат тебя забывать о себе. Сейчас ты впервые испытываешь возможность легко, в любую минуту удовлетворить свою по-детски жадную и всепоглащающую страсть. Но я хочу тебя научить любить меня, знать мое тело так же, как я буду любить и знать твое.

Я беру твою руку и кладу себе на грудь, твоими пальцами сжимаю свой сосок.

– Поцелуй меня, – шепотом прошу тебя я.

Ты еще не вернулся ко мне, твои глаза открыты, но они затуманены. Мы лежим неподвижно несколько минут, затем ты поворачиваешься, внимательно оглядываешь мое лицо, словно еще раз знакомишься с ним, уже без моей помощи гладишь мою грудь, но пока это еще механическое движение. Мне нужно вызвать в нем чувство. И страсть, от которой твое разгоряченное лицо заостряется, а зрачки закатываются глубоко под веки.

Я беру твою руку и кладу ее у себя между ног. Ты замираешь. Я понимаю, что для тебя это прикосновение, которое ты столько раз представлял раньше и которое заставляло стыдливо корчиться по ночам на влажных простынях, – новый завораживающий опыт. Опасливо, кончиками пальцев, ты знакомишься со мной. Я помогаю тебе, словно поводырь веду за руку своей рукой по тропинке, мне хорошо знакомой, а для тебя полной неожиданностей. Вдруг ты замираешь, с тобой замирает мое сердце.

– Не останавливайся... еще, прошу тебя, еще! Теперь чуть быстрее... да, вот так! Хорошо... О, как мне хорошо! Поцелуй... нет не в губы. Там... пожалуйста... поцелуй меня там!

Ты вдруг резко отводишь руку и откатываешься от меня. Несколько минут мы лежим в тишине. Возбуждение все еще кружит голову, но я молчу и лихорадочно думаю о том, что делать дальше.

– Не хочу! – вдруг слегка охрипшим голосом говоришь ты. – И не буду!

Я не задаю тебе никаких вопросов, не приближаюсь к тебе. Я могу пролежать так неподвижно целую вечность, пока ты сам не позовешь меня. А вдруг ты больше не захочешь ко мне прикоснуться? В твоем голосе я слашала столько отвращения ко мне!

Ты встаешь, шатаясь, выходишь из спальни. Я вижу твою белую худую спину с оттопыренными лопатками, округлые две половинки ниже, болтающиеся по бокам тонкие кисти рук. А я продолжаю лежать, вытянувшись словно труп, и проклинаю свою развращенность.