Мария Рыбакова - Острый нож для мягкого сердца

– «Товары из золота, и серебра, и драгоценных камней, и жемчуг, и тонкое полотно, пурпур и шелк, дерево лимон, слоновая кость, драгоценные вещи из меди, железа и мрамора; корица, и фимиам, и мирра, вино и масло, тонкая мука, белые булки, овцы и кони, колесницы, рабы, и души людей. Плоды желания ушли от тебя», – Петрович лизнул подушечку пальца, перевернул страницу.

Поводив пальцем по строке, он снова заговорил. Но Аполлинарию клонило в сон – и дремота говорила ей, что она стара, что белобородый мужчина спускается сюда не из-за нее. Она ловила отдельные слова – что-то про корабли, про ангела, который бросал камень в воду и говорил:

– Я кидаю город, здесь будет тихо...

Они прощались и расходились по комнатам, а наутро она не знала, действительно ли приходил ночью странный человек и читал Откровение. Сны ее всегда были простым повторением яви, и потому он приходил к ней дважды, каждый раз в костюме и тапочках. Но во сне он, стоя на нижней ступеньке лестницы, вынимал из кармана мелкозубчатую расческу и приводил в порядок бороду. В глубине души, ожидавшей Страшного суда, таилось кокетство.

В свое время тщеславие продлило ему жизнь. Когда было объявлено о распаде Советского Союза, бывший майор милиции, пенсионер Сергей Петрович Колченков взял именное оружие и выстрелил в себя. Однако ему захотелось хорошо выглядеть в гробу, поэтому, вместо того чтобы взять дуло в рот, он прицелился в сердце.

Пуля прошла навылет, не задев жизненно важных органов. Когда Петрович пришел в себя в больнице, ему дали много успокоительного. Он успел заметить, что наволочки и простыни там были чистые, хотя и ветхие; он откинулся на подушки и снова впал в забытье.

Перед ним маячили синие тени, и слышался равномерный звук – как топот копыт. Постепенно Петрович пришел к убеждению, что это и были копыта, а сам он сидел в седле. Тени расширились и стали равниной; с краю поднялись скалистые горы. Невидимая лошадь несла Петровича все дальше и дальше, стуча подковами. Небесное полотно разворачивалось, день клонился к вечеру, но никогда не кончался. Петрович был совершенно один. Он не открывал рта, как будто молчание было необходимым в этом краю. Потом решил посмотреть, что будет, если он нарушит тишину. Петрович затянул песню, которую много лет назад любил. Но вместо слов у него получался бессмысленный набор звуков. Копыта продолжали отбивать дробь. Набрав в легкие воздух, он взял очень высокую ноту – и, сам себя разбудив, снова очнулся в больнице.

Он поглядел в окно, откуда на него смотрело солнце; потом на медсестру, которая вошла в комнату. Он был слишком слаб, чтобы заговорить с ней. Сергей Петрович просто следил за движениями фигуры в белом халате. Она улыбнулась, поставила на тумбочку стакан с водой и таблетки, вышла.

До двух часов дня Сергей Петрович продолжал думать о равнинах и несуществующей лошади. После обеда опять пришла медсестра и, присев на стул возле его койки, спросила, как он себя чувствует. Она крестилась недавно и решила, что надо всех любить, поэтому была приветлива. Но майор милиции ей особенно нравился.

Он сказал:

– Мне снилось, что я скакал на лошади по степи. Это странно, потому что я никогда не сидел в седле. Как вы думаете, сестра: может, это воспоминание об одной из прошлых жизней?

Тут он подумал, что стук копыт мог быть эхом сердцебиения, но говорить не стал.

Медсестра наклонила голову в знак того, что понимает:

– Я принесу вам книгу, в которой все объясняется. Вы тогда поймете, какая ценность есть наша жизнь!

Она была очень рада поделиться тем, что недавно открыла сама. Особенно хотелось делиться с положительным, хотя и суицидальным, майором. Она была и сердобольна, и заинтересованна; пока несла Евангелие в больницу, пока ехала в автобусе, представляла себе, как Сергей Петрович будет спрашивать, а она – разъяснять прочитанное. Облака сквозь пыльные стекла казались ей отбеленными в этот день, и она пыталась понять, что же это предсказывает – удачу или же наоборот.

Сергей Петрович лежал с закрытыми глазами. Она легонько тронула его за плечо, и он открыл веки. Перед ним стояла женщина, у которой было ничем не примечательное лицо. Но на ней был белый халат, так что Петрович догадался, что она медсестра, и опять вспомнил, что он – в больнице. Она протянула ему книгу. Перед мысленным взором возникла потусторонняя лошадь позапрошлой ночи; он припомнил их разговор, взял книгу, поблагодарил.

Издание было странное: тремя параллельными столбиками шел украинский, русский и греческий текст. Глаза Петровича невольно перебегали с украинских слов на русские, с русских – на украинские. К концу дня он установил, что между переводами имеются отличия. Он решил, что, когда выйдет из больницы, то прежде всего разберется с греческим текстом и поймет, что к чему – а уж только потом покончит с собой окончательно.