Жан Жене - Чудо о розе

Как некоторые берут на себя грех других людей, так я возьму на себя эту громаду ужаса, которой был раздавлен Булькен. Когда Дивер узнал, что я его люблю, он захотел рассказать мне о том, что я сейчас расскажу здесь, ведь Дивер оставался в Меттре еще два года после моего отъезда. Там он познакомился с Булькеном, который познакомился с Ван Роем, освободившимся в первый раз и оказавшимся здесь же год спустя за новые подвиги.

Рассказывая мне об этом, Дивер не знал, что теперь, после его рассказа, Булькен мог занять свое место в нашем племени отверженных.

Я БЕРУ ЭТУ БОЛЬ НА СЕБЯ И РАССКАЗЫВАЮ.

«Я надел свои самые облегающие штаны. До сих пор не понимаю, каким чудесным образом смог Ван Рой за какой-то час, пока длилась полуденная переменка, обмануть охранника, который обычно был настороже, и сговорить семерых самых крутых наших парней, в том числе Делофра и Дивера, собраться во дворе, за домиками. Потом он послал за мной. Когда я увидел, как он приближается ко мне, сразу понял: мой час настал. Сейчас они расправятся со мной.

Так Колония стала одной из самых чудовищных пещер ада. Она по-прежнему была залита солнцем на радость цветам, листьям и пчелам, но туда проникло зло. Каждое дерево, цветок, пчела, синее небо, газон — все это стало принадлежностью и декорацией инфернального ландшафта. Ароматы остались ароматами, и чистый воздух был все так же чист, но теперь там было зло. Теперь в них таилась опасность. Я находился в самом центре нравственного ада, который избрал себе жертву для мучений, и этой жертвой был я. Ван Рой подошел ко мне с равнодушным видом и легкой улыбкой на губах. Указав мне в глубь двора, он скомандовал:

— Отправляйся, живо!

Облизав пересохшие губы, ничего не ответив, я поплелся туда и прижался спиной к глухой стене, той самой, что была как раз напротив толчка. Те, кто играл в это время во дворе под надзором начальников перед корпусом каждого семейства, видеть нас не могли, и кроме того, наверняка получили приказ не приближаться к нам до конца рекреации. Когда я подошел, семеро парней, что болтали друг с другом, засунув руки в карманы, вмиг замолчали. Ван Рой закричал радостным голосом:

— А ну давайте! Все отошли на пятнадцать шагов!

Сам он встал напротив меня на этом же расстоянии. И крикнул мне оттуда:

— Открой пасть, сука!

Я не пошевелился. Парни загоготали. Я не решался взглянуть на Дивера, но догадывался, что он тоже возбужден, как и остальные. Ван Рой повторил:

— Ну откроешь ты свою вонючую пасть?

Я открыл рот.

— Шире!

Он подошел и сам раздвинул мне челюсти своими пудовыми кулаками. Я так и остался. Он опять вернулся на исходную позицию — пятнадцать шагов, чуть отклонился вправо, прицелился и харкнул мне прямо в рот. Я инстинктивно сглотнул слюну. Все семеро завыли от восторга. Он попал прямо в цель, но сейчас велел им замолчать, чтобы не привлекать внимания надзирателей.

— Теперь вы, — велел он.

Он подтолкнул за плечи смеющегося Делофра, заставил его встать на свое место и принять ту же позу. Подстегиваемый смехом, Делофр плюнул и попал мне в глаза. Потом за дело принялись все семеро, они сделали то же самое по несколько раз, и Дивер был среди них. Я ловил их плевки своим растянутым ртом, который не мог уже закрыть из-за перенапряжения и усталости. И все-таки достаточно было малости, чтобы это жестокое действо стало галантной игрой, и вот я уже был покрыт не плевками, а брошенными в меня розами. Ведь их жесты были такими же, и судьбе не так уж трудно было повернуть все другой стороной: вот сколачивается партия для игры… вот играющие закидывают руки в узнаваемом жесте, бросают… будь это счастье, и оно не стоило бы так дорого. Мы находились в центре самого цветущего сада Франции. Я стоял в ожидании роз. Я молил Бога изменить свой замысел, сделать обманное движение, чтобы эти дети перестали меня ненавидеть и полюбили. Пускай бы они продолжали эту игру… но с цветами в руках, ведь так мало нужно, чтобы в сердце Ван Роя вместо ненависти поселилась любовь. Ван Рой сам придумал это наказание. Но по мере того как парни возбуждались, меня настигал их пьяный, горячечный пыл. Они подходили все ближе и ближе, пока не оказались совсем рядом со мною, а прицеливались все хуже. Я видел, как они стоят, раздвинув ноги, чуть откинувшись назад, словно стрелки, натягивающие луки, и вот слегка подаются вперед, когда стрела выпущена. Они попадали мне в лицо, и вскоре я оказался весь в липком и клейком, словно головка члена после того, как кончишь. Я чувствовал, что становлюсь важным и значительным. Я перестал быть женщиной, которую забрасывают камнями за прелюбодеяние, я был центром некоего любовного ритуала. Я хотел бы, чтобы они плевали и плевали, а слюна была бы еще более липкой и клейкой. Первым это заметил Делофр. Он ткнул пальцем в определенное место моих облегающих штанов и закричал: