Вячеслав Рыбаков - Наши звезды. Се, творю

– Симка!

– Нам скрывать нечего. Уэлкам. Хотите на альфу Центавра без ракеты? Легко. Зубрите Достоевского, хамье, и забудьте, что это не практично.

– Симка, остановись. Ты спятила.

– Да, а что? Ты такой мужчина – просто свел меня с ума.

Он не знал, что сказать. Сердце у него билось мощно и часто, точно перед прыжком: скорость выровнена, ветер боковой умеренный, люки настежь, уэлкам. Надо только решиться. А если струсишь, то сомневаться уже не приходится: вот эта пигалица пихнет в спину и прыгнет следом без парашюта, чтобы быть рядом.

– Это все надо доказывать и доказывать…

– Я тебе направление дальнейших исследований предлагаю. Ориентир. Сколько можно тыкаться вслепую? И если подтвердится – тут единственный выход из тупика. Единственный способ, чтобы все эти, в погонах, чужих и наших, или кто при нефти, чужие или наши, вас не пристукнули, прежде чем разберутся, что для их дел нуль-Т неприменима.

Он еще сам не понял, что увлечен. Но глаза уже загорелись. Лихорадка погони за лукаво выглянувшим из-за угла ребенком познания, Бог знает где прятавшимся несколько недель, вспенила кровь. С минуту он молча обдумывал.

– Не поверят, – сказал он потом с сожалением. – Ни один разведчик не пошлет в центр такую ахинею, и ни один центр не поверит разведчику, если он такое пришлет.

– Ну, это уж их проблемы, – азартно возразила она, но он отрицательно покачал головой.

– Нет, погоди. Это наши проблемы, только наши… Погоди… Я знаю! Нужно разбросать информацию, выждать, а потом провести несколько реальных показательных акций, спасти кого-то через переклейки. С затонувшей подлодки, из горящего самолета… Внаглую, не скрываясь. Чтобы случились необъяснимые чудеса, про которые раструбят на весь мир. А в разведках уже знают объяснение, только не верят. А когда чудеса попрут, то поверят, никуда не денутся.

– Ну вот, – сказала Сима, – ты еще умней меня.

– Ну, знаешь… Если бы не ты…

– Ага! – закричала она, уже откровенно веселясь и озорничая. Вернулось счастье, казалось, безвозвратно оставленное днем на маленьком горячем пляже. – Признаешь мои заслуги в распространении русского дела по видимой части вселенной? Говори, как на духу, что для него полезней: с бутылками и ножиками по митингам шляться или придумать такое, чтобы все люди захотели стать русскими? Нет, я больше скажу: чтобы сами русские опять захотели быть русскими. Ну? Говори!

– Признаю! Твои заслуги, о несравненная принцесса Будур, необъятны, как море, и неисчислимы, как звезды на небе!

– Тогда цалуй! – лихо велела она и, повернув в его сторону надутую пузырем щеку, повелительно указала на нее пальцем.

С Вовки будто одним резким движением сдернули все возбуждение и всю радость. Наваждение рассеялось. Он растерянно, виновато посмотрел на Симу исподлобья и отвернулся.

Тогда и она погасла.

Сразу стало понятно, что кругом ветрено и холодно, что кроны деревьев шумят измученно и уныло, точно глубокой осенью, что словно из иного мира немощно светит, кое-где слипаясь в мерцающие комья, крошево окон в неприкаянно высунутых вдали новых высотных башнях, а тут – уже совсем тьма, и никого нет, ни души, лишь из глухого нутра стонущих под ветром зарослей впереди, совсем недалеко, на аллею выныривают один за другим молчаливые, тоже, видать, припозднившиеся ребята…

– Ну что такое? – тихо и безнадежно спросила Сима. – Володя, зачем ты меня так обижаешь?

– Сима… – едва не плача, сказал он. – Ну Сима же! Ну нельзя! Ну если я… Ведь получится, что я тебя тогда для себя спасал!

Она даже не сразу поняла. Потом глаза у нее раскрылись так, будто увидели, что кто-то идет по воде.

– И только в этом дело? – ошарашенно спросила она.

Он затравленно кивнул.

– Ну ты и ду… – начала она и осеклась. И вдруг прыснула: – Слушай, Вовка, я все понимаю, но нельзя же быть настолько русским! Что я тебе – Южная Осетия?

Настал его черед задуматься над ее словами.

Они были так увлечены друг другом, что опоздали заметить, как их окружили.

Вовка спохватился первым. Их было семеро, и, пожалуй, ни одному не перевалило за двадцать. И лица их не были лицами дебилов или выродков, у двоих ладно сидели культурные очки. Молодые интеллектуалы новой эпохи. Перед Вовкой полукружьем встали четверо, а трое отлаженно скользнули ему за спину и ждали теперь там; он их не видел, но, включившись наконец в ситуацию, чувствовал привычно и четко.

Дюжий, плакатно русокудрый вождь в нашпигованной блестящим металлом почти комиссарской кожанке покровительственно улыбнулся Вовке.