Дубравка Угрешич - Читать не надо!

Еще есть диссиденты, наиболее активная группа писателей, и их я тоже недолюбливаю. Эти пламенные индивидуалисты , первыми раскрывающие рот, живут хуже других. Они теряют все и обычно оказываются за границей. Между тем все уже забывают, что провозглашали эти пламенные идеалисты, и их эмиграция кажется со стороны затянувшимся заграничным отдыхом. Со временем диссиденты становятся мизантропами. Они неудачники по природе. Никто их не любит, хоть их высказывания бывают верны.

Те, кто раскрывает рот в нужный момент, живут получше. Это — трезвые индивидуалисты с четким ощущением политического момента. Эти скатываются в диссидентство лишь тогда, когда риск минимален. И не только не упускают из рук то, что имеют, — собственность, родину и почетное положение дома, — но и светятся за границей в качестве оптимистов, бойцов за демократию. Этих любят все, потому что все любят оптимистов и людей при власти, а это — будущие ее представители.

В свое время, почуяв, что запахло политическими переменами, многие оказались диссидентами: перекроившиеся преступники, новообращенные националисты и коммунисты, фашисты и антифашисты, случайные и праздные политики и те, кто переходит из рыбы в мясо и обратно. Иные отправились во временную эмиграцию, чтоб быть поближе к зарубежным средствам массовой информации, на случай, если соберутся сделать некое заявление или совершить некий поступок. Ибо они уже поняли, что война не окончена и что наступило и для них время получить свое. Подобная публика проводит зиму в изгнании, а лето — на своих виллах на Адриатике.

Тот факт, что доморощенная интеллигенция не имеет оснований для оптимизма, не означает, что у изгоев дела обстоят лучше. В последние десять лет у всех воинствующих сторон возникли свои интеллектуальные звезды — защитники, ораторы, кавалеры государственных наград, наши лучшие друзья за рубежом : от французского философа Алена Финкелькраута, интеллектуальной суперзвезды хорватов, до его последователя, шустрого покровителя боснийцев, философа Бернарда-Генри Леви и до австрийского писателя Питера Хандке, горячего защитника сербов.

Я не могу утверждать, что политические симпатии названных иностранных интеллектуалов — чистый жест при отсутствии риска для себя лично или безобидная дань времени, которая, по их разумению, может добавить им значительный моральный вес. Это было бы несправедливо. Я не могу обвинить их и во вмешательстве в чужие дела, поскольку каждая мыслящая личность, в том числе и интеллигент, имеет право высказывать и отстаивать свое мнение по любому поводу. Было бы несправедливым также заявлять, будто истинным мотивом их политической деятельности является «ностальгия по империи» или жгучая тоска по «Балканскому экспрессу». Я не стану утверждать, что «колониальное» высокомерие преграждает им путь к истинному пониманию вещей, поскольку подобное обвинение выглядит самоутешением высокомерного колониста. По правде говоря, что бы я ни сказала, все будет не так. Возможно, эти интеллигентные люди высказываются тем или иным образом просто потому, что их об этом просят. Сладкоголосым средствам массовой информации трудно противостоять. Интеллигенты всего лишь люди, и каждому важно быть востребованным.

В целом война в бывшей Югославии участила умственный, нравственный и эмоциональный пульс европейской интеллигенции. Уже давно отжившие свой век ожили, воспрянув от спячки, и снова скакнули в свою традиционную роль, каковая в прежние времена, являясь воплощением горького нравственного компромисса, одновременно приносила и глубокое моральное удовлетворение.

Пожалуй, не только чувство выпадения из игры (в которой интеллигенция уже не защищена институтами, или пыльными академиями, или эстетическими иерархиями; в которой остается только чистая борьба за существование на рынке), но также и врожденная необходимость участия в ней на стороне добра склонила интеллигенцию к приятию того, что ей предлагалось. А предлагается ей короткая жизнь в рамках средств массовой информации: на телевидении, в газетах, в радионовостях, редкое участие то в публичной дискуссии, то в телефоруме.

Интеллектуалы — не политические аналитики, эту школу они не проходили, но опять-таки — ведь и немногие политики имеют надлежащее образование. Интеллектуалы — не военные и не государственные стратеги, хотя их нередко в эту сторону тянет, но опять-таки и военные стратеги — это зачастую бывшие владельцы пиццерий (как, например покойный министр обороны Хорватии), а государственные стратеги, во всяком случае в послевоенной Югославии, — это всего лишь бывшие полицейские, преступники, банкиры, псевдоисторики и Бог знает, кто еще. Средства же массовой информации предлагают интеллектуалам, ради чего они их и призвали, их прежние традиционные роли старейшин, моральных судей, священников, гуманистов.