Вадим Чирков - Парящие над океаном

– Морочишь ты мне голову, Михаил… — только и вымолвил Бог.

— Мария пришла домой, замочила полстакана риса и начала жарить лук. А я стал молоть мясо на мясорубке. Потом она мелко нарезала зелень и посыпала им фарш, который уже был в большой деревянной миске. А сверху лег жареный лук. И тогда она крикнула мне:

— Иди мешай! — А сама взялась вырезать дырки в верху каждого перца, выбирать из него семена и откладывать в сторону крышечки.

А мой фарш, сдобренный вымоченным рисом, луком, мелко нарезанной зеленью, приправленный солью и молотым черным перцем, должен был с полчасика постоять, чтобы "дойти", как доходит в квашне тесто, чтобы все, что Ты придумал, Господь, для человека, пропитало друг дружку и стало Начинкой…

— Я уже жалею, что связался с тобой, Михаил, но должен же я добраться до развязки! — сказало мне Колыхание и добавило, качая головой: — Чревоугодник! Чревоугодник и болтун!

А я и в самом деле не могу остановиться, вспоминая день своего 70-летия:

— И вот мы вдвоем, двумя столовыми ложками начиняем перцы фаршем, уминаем туго, начиняем дополна, как это делают дома, а не в ресторане или в столовке, накрываем каждый его же крышечкой и укладываем перцы впритирку один к другому в казан… Заливаем водой… Мария добавляет специи, вегету, натирает свежие помидоры… Под казаном зажигается огонь… Скоро из-под крышки начинает выбиваться пар…

Что Тебе сказать, Господи! Это таки трудно — фаршированные перцы, и Мария приправляла их своим ворчанием, которое тоже вроде перца, а я ей советовал, сидя во дворе под окном кухни, не переперчить… Она знала, как я их люблю…

Ну так вот, пар из-под крышки бьет, скоро весь дворик пропах нашими перцами. Мария полила их, почти готовых, натертыми помидорами, попробовала соус и легла — устала. Сказала только, чтобы я погасил через десять минут огонь.

А время уже за полдень. Я сижу, думаю: вот, уже 70… 70… 70… Один сижу, и грустно стало мне. Дети на работе, Мария проснется часа через два…

И вдруг через двор идет ко мне гость! Моня. Старый мой приятель.

Подходит он и говорит: его-де жене делают операцию, так что он весь вечер будет в больнице, забежал поздравить, вот тебе подарок, — сует бутылку коньяка, — давай по капочке выпьем, и я помчался…

А перцы уже готовы.

— Ой-ёй-ёй как пахнет! — Моня мотает головой. — Угостишь? А то я так забегался, что…

И вот у меня вместо всех сегодняшних забот и дум от неожиданного этого визита одна только мысль: гость в дом — Бог в дом. Уж я его привечу! Выкладываю из казана на тарелочки пару готовеньких перцев, наливаю по рюмке коньяка.

— Гость в дом, — говорю, — Бог в дом! — В общем, все как у людей.

— Будь здоров, Миша! 120 лет тебе, начиная с этого дня!

— Спасибо, и тебе того же…

Еще по рюмке, обоих перцев как ни бывало. Моня поднялся: побегу!

Он уже на улице, а я тут спохватился: мамочка моя, да ведь он же и свинины чуток отведал! А вдруг с ним плохо будет? А вдруг с женой? А вдруг…

— Как тебя послушаешь, — молвило тут Колыхание, — так ты ни в чем не виноват. Но Я все равно разберусь. Спрошу-ка жену твою Марию…

Мария, конечно, по Его знаку, тут как тут. Он ее и спросил про свинину в перцах. А Марии пальца в рот не клади, она язык свой на Привозе оттачивала.

— Что у тебя, Господи, других дел, что ли, нет, что ты в мои кастрюли заглядываешь? Ну не было курятины в этот день на Привозе, не было! Так что же мне мужа на день его рождения без любимого кушанья оставлять!

Вижу: Колыхания уже не видно, одни завертки. И вроде тяжелый вздох. И Моня вдруг возник перед Вздохом.

— Знал же ты, исполняющий Мои заповеди, — снова раздался голос Господа, — знал, к кому шел, к какому чревоугоднику, знал и, что жена его, хоть и ворчит целыми днями, души в нем не чает! Почему не спросил о свинине?

— Господи! — ответил Моня. — До того ли мне было в тот день! Все мысли мои были заняты больной женой!..

— И тут увидел я, — повернулся ко мне дядя Миша, — что и Колыхание, и Завихрение будто бы стали рассеиваться, удаляться, исчезать. Но все-таки показалось мне, что Видимость эта махнула на нас троих — а мы стояли и ждали решения — рукой. Но может, последнее мне и пригрезилось.

Так что… — дядя Миша недоговорил, и я подумал, что едва ли дано и нам, людям, все договаривать до конца. Что-то ведь навсегда останется загадкой.

— Думаете, почему мы все здесь, в парке Кольберта? — как всегда, издалека начал дядя Миша.

— Ну, дома никого, кроме жены, нет. Дети работают… С женой уже наговорились… А здесь вы все сверстники, годки…