Вадим Чирков: Парящие над океаном

— Это что — таблетки? — Сердито: — Я уже смеюсь! — Ядовито: — Или это, может, такие клизмы? Но клизмы — это когда смешно кому-то, а не вам лично. Кто-то давится от смеха, а вы имеете бег трусцой, как вон тот бывший писатель, который бегает вокруг туалета.

— Вы мне не даете сказать ни слова. Там выходят юмористы — у кого был диплом врача, у кого — инженера, а кто и вообще доктор наук — и рассказывают анекдоты. От каждой болезни свои. Так они решили в своем ученом кругу. Им потом платят кэш, как медсестрам. Или как массажистам.

— Интересно, — тут же вспоминает кто-то свою болячку, — уже есть анекдоты от поясницы?

— Не знаю, как у других, — слышится ответ, — но мне моя жена лечит поясницу утюгом.

— Горячим или холодным? — немедленно откликаются ветераны.

Небольшой смех прокатывается по кругу.

— Что поясница! — раздается еще один голос. Уточню чей: это мой дядя Миша. — У меня раз был такой приступ? Такой!.. Я уже приготовился туда… Ну, мне вызвали "Скорую". А телевизор из-за волнения позабыли выключить. И тут стали давать Райкина. Где он в этой мятой шляпе. Я говорю: сделайте мне звук и дайте еще валидол. Они сделали звук — а валидола больше нет! Его нет в доме — вы представляете?! Тогда я говорю: сделайте мне громче — пусть я хоть что-то имею накануне верной смерти. И вот я смотрю приключения в Греческом зале — и мне проходит! Без валидола! А когда приехала "Скорая", врачи тоже посмотрели Райкина. На Райкина у них было время. И мы так смеялись вместе! Ну, вы же помните: он там кушал селедку в каком-то чулане…

— Не селедку, — поправляют рассказчика, — а бычки в томате.

— Нехай бычки, — соглашается он, — в темноте это тоже хорошая закуска.

— А что вы имеете, что вы все время кряхтите и стонаете и толкаете меня в бок? Чтобы я дал вам слово? Я вам его даю.

— Что я имею? — откашлявшись, как перед докладом, начинает еще один ветеран, — Или что имеет она? Могу сказать вам: она имеет меня всего! Как говорится, от и до!

— Интересная дама… — Публика по-молодому переглядывается, шевелит седыми кустистыми бровями и перебирает пальцами на палках.

— Ну да, если бы ее не звали Старостью… Так вы вот что мне скажите: уже есть что-то смешное, чтобы вылечить и меня?

— Я вам скажу, — раздается авторитетное (в каждой такой компании авторитет заявляет о себе через три минуты разговора), — я вам скажу: вы запустили болезнь. Надо было смеяться раньше, хоть малыми дозами, но, как советуют врачи, каждый божий день. Лучше — по три раза. На всякий случай — профилактически. Мало ли что может случиться!

— Над чем?! — вскрикивает жалобщик, поднимая руки над безнадежно трагическим лицом. — Я никогда не видел вокруг ничего смешного!

— Тогда нужно было смотреть на себя в зеркало, — подсказывает кто-то.

— Или обратиться к психиатру.

— Лахн из гезунд [1] Смеяться здорово , — подводит кто-то итог на идиш.

— А, идите-ка вы со своими дурацкими советами! — Жалобщик с трудом встает, машет рукой и чапает от скамеек к выходу. — От ваших хохм можно только сильнее заболеть. А мне уже некуда!

— Скажите, пожалуйста, а склероз уже лечат чем-нибудь? У моего соседа такой склероз, что когда на кухне капает из крана вода, он ищет зонтик. А на улице вдруг расстегивает ширинку, а после — ой уж он воспитанный! — обязательно дергает за какую-то ветку, чтобы спустить воду. А когда они с женой летели в самолете, он на высоте десяти километров захотел выйти!

— От склероза лучше всего Кобзон, — произносит кто-то. — Скажите жене вашего интеллигентного соседа, пусть она через Буша вызовет Кобзона.

— При чем тут Кобзон? Он же никогда не шутит на сцене!

— Зато он возвращает немного молодости.

— Возьмите лучше Бернеса.

— А еще лучше — Утесова…

Старики вдруг замолкают. Он смотрят куда-то вдаль, сквозь густую листву парка Кольберта, а бывший эстрадный певец потихоньку пропевает:

— Любовь нечаянно нагрянет…

— Когда инфаркт уже в пути… — тут же добавляет кто-то, но на него шикают.

Старики допевают песни своего поколения.

Мы с дядей Мишей сидим на скамейке парка Кольберта и дожидаемся доминошных соперников. Вдруг он, покосившись на меня, объявляет:

— Вот вот вы пьете вино… — Таков этот старик, такова его манера начинать рассказ — с какой-то фразы, которую он навесил над десятиминутным молчаливым рассуждением. И теперь, словно уже доказав, что грех этот за мной числится, хотя сегодня я, что называется, ни в одном глазу, он уверенно продолжил: — И раз вы пьете вино, вы должны знать эту историю…