Филип Рот - Прощай, Колумбус и пять рассказов

— Нет и нет!

— Что такое?

— Нет и нет! Я не могу перестать быть самим собой — и все тут. — На глазах у него выступили слезы. — Евреем быть нелегко. Но теперь я понял, о чем говорил Мики: остаться евреем еще трудней. — Он воздел ко мне руку. — Стоит посмотреть на вас.

— Прекрати, не распускай нюни!

— Прекрати это, прекрати то, прекрати се! Сами прекратите, сержант! Прекратите, пора открыть сердце своим! — И, утирая лицо рукавом, он выбежал из канцелярии. — Уж хоть это мы можем сделать друг для друга…

Выглянув час спустя из окна, я увидел, что Гроссбарт пересекает плац. В накрахмаленной форме, в руке кожаный футлярчик от солдатского швейного прибора. Я вышел на раскаленный плац. Тишина, не видно ни души, только у столовки четыре раздатчика, согнувшись над чаном, чистили на солнышке картошку и чесали языки.

— Гроссбарт! — окликнул я его.

Он посмотрел на меня, но не остановился.

— Гроссбарт, подойди ко мне!

Он повернулся, пошел через плац. И в конце концов встал передо мной.

— Куда направляешься? — спросил я.

— В Сент-Луис. И плевал я на все.

— Без увольнительной тебя задержат.

— Ну, так задержат.

— Сядешь в каталажку.

— А где я, как не в каталажке? — Он повернулся кругом и пошел прочь.

Я дал ему отойти на шаг-два.

— Вернись, — сказал я, он пошел следом за мной в канцелярию, и я отпечатал увольнительную, поставил имя капитана, а под ним — свои инициалы.

Он взял увольнительную, схватил меня за руки:

— Сержант, вы не понимаете, как много это для меня значит.

— Ладно, — сказал я. — Смотри, ни во что не ввязывайся.

— Уж не знаю, что и сделать — только бы показать вам, как много это значит для меня.

— Избавь меня от твоих благодеяний. Не пиши больше конгрессменам, чтобы мои заслуги оценили по достоинству.

Он ухмыльнулся:

— Ладно. Больше не буду. Но все-таки мне хотелось бы хоть что-то для вас сделать.

— Принеси мне кусок фаршированной рыбы. А теперь, уматывай!

— Обязательно, — сказал он. — С кружочком морковки и хреном. Не забуду.

— Отлично. На воротах покажи увольнительную. И никому ничего не говори — молчок!

— Не скажу. И пусть Песах был месяц назад, все равно гут йом тов [64] Счастливого праздника (идиш). вам!

— И тебе гут йом тов, Гроссбарт, — сказал я.

— Вы — хороший еврей, сержант. Напускаете строгость, но, в сущности, вы человек хороший, порядочный. Я серьезно, правда-правда.

Последняя фраза, хоть я и знал, что слова Гроссбарта — какие бы то ни было — не стоят внимания, тронула меня.

— Ладно, Гроссбарт, — сказал я. — А теперь, давай, величай меня «сэром» и проваливай.

Он выскочил за дверь — и был таков. Я остался доволен собой — у меня камень с души свалился: воевать с Гроссбартом больше не надо, и отделался я дешево. Барретт ничего не узнает, а если и узнает, что-нибудь придумаю. Уверенный, что нашел отличное решение, я еще некоторое время посидел за столом. Но вскоре дверь распахнулась, и в канцелярию ввалился Гроссбарт.

— Сержант! — сказал он.

За его спиной стояли Фишбейн и Гальперн, оба в накрахмаленной форме, у обоих, как и у Гроссбарта, в руках те же футлярчики.

— Сержант, я перехватил Мики и Ларри на выходе из кино. Едва их не упустил.

— Гроссбарт, говорил я тебе или не говорил — молчок?

— Но тетя сказала, что я могу привести друзей. Вернее, что нужно привести друзей.

— Я — сержант, Гроссбарт, а не твоя тетя!

Гроссбарт кинул на меня недоуменный взгляд.

Потянул Гальперна за рукав.

— Мики, скажи сержанту, что это для тебя значит.

Гальперн посмотрел на меня, пожал плечами и сказал:

— Много чего.

Фишбейн выступил вперед, его Гроссбарту не понадобилось подначивать.

— Сержант Маркс, это очень много значит для меня и моих родителей.

— Ни за что, — взревел я.

Гроссбарт покачал головой:

— Сержант, я понимаю — меня вы можете лишить седера, но как вы можете так поступить с Мики — он же ешиботник, — это выше моего разумения.

— Ничего я Мики не лишаю, — сказал я. — Ты, Гроссбарт, перегнул палку. И это ты лишил Мики седера.

— Раз так, я отдам ему мою увольнительную, — сказал Гроссбарт. — А также адрес тети и записку к ней. По крайней мере, хоть Мики отпустите. — И он быстренько сунул увольнительную Гальперну в карман брюк. Гальперн, а за ним и Фишбейн перевели глаза на меня. Гроссбарт — он уже был у двери — распахнул ее.

— Мики, раз так, принеси мне хотя бы кусочек фаршированной рыбы, — сказал он и вышел.