Филип Рот - Прощай, Колумбус и пять рассказов

— Я сумею сам проснуться. Я могу.

— Не стоит тут слишком задерживаться, — сказала она. — У матери будет припадок. Мне кажется, она нервничает из-за твоего приезда.

— Я тоже. Я их почти не знаю. Ты думаешь, мне надо тут оставаться целую неделю?

— Целую неделю? Когда приедет Гарриет, тут будет такой кавардак, что сможешь остаться на две.

— Ты думаешь?

— Да.

— А ты хочешь, чтобы остался?

— Да, — сказала она и пошла вниз, чтобы успокоить материнскую душу.

Я раскрыл чемодан и стал складывать вещи в ящик комода, свободный, если не считать подмышников и школьного выпускного альбома. Посреди этого занятия по лестнице тяжелым шагом поднялся Рон.

— Привет, — сказал он мне через коридор.

— Поздравляю, — отозвался я. Надо было сообразить, что за обменом приветствиями неминуемо последует рукопожатие. Рон отложил свои дела в комнате и вошел ко мне.

— Спасибо. — Он пожал мне руку. — Спасибо.

Потом он сел на мою кровать и смотрел, как я убираю последние вещи. У меня была одна рубашка с ярлычком «Брукс Брадерс», и я дал ей полежать на кровати, а рубашки «Эрроу» быстро переложил в ящик. Рон сидел, потирая предплечье, и улыбался. Вскоре мне стало совсем неловко.

— Да, — сказал я, — вот это новость.

Он согласился — не знаю уж с чем.

— Какие ощущения? — спросил я после еще одной затяжной паузы.

— Лучше. Феррари заехал исподтишка.

— А. Хорошо, — сказал я. — Какие ощущения перед свадьбой?

— Да нормально, по-моему.

Я прислонился к бюро и считал полоски на ковре.

Рон наконец рискнул вступить на территорию языка.

— Ты что-нибудь знаешь о музыке?

— Да, немного.

— Если хочешь, можно послушать мой проигрыватель.

— Спасибо, Рон. Я не знал, что ты любишь музыку.

— Конечно. У меня все до одной пластинки Андре Костеланеца. Ты любишь Монтовани? [23] Андре Костеланец (1901–1980) руководил американским оркестром, исполнявшим популярные аранжировки легкой классической музыки, песен и бродвейских мюзиклов. Аннунцио Паоло Монтовани (1905–1980) руководил английским оркестром, исполнявшим легкую музыку. Его фирменным приемом был «каскад струнных». У меня он тоже есть. Я люблю полуклассику. Если хочешь, можно послушать мою пластинку из Колумбуса… — Голос его постепенно затих. Наконец он пожал мне руку и вышел.

Снизу слышался голос Джулии, она пела: «Я буду тетей». Миссис Патимкин говорила ей: «Нет, деточка, ты будешь золовкой. Спой это, родная», но Джулия продолжала распевать: «Я буду те-о-тей», потом вступил голос Бренды: «Мы будем те-о-тей», Джулия подхватила песню, и в конце концов миссис Патимкин воззвала к мужу: «Скажи ей, чтобы перестала ее подзуживать…» Вскоре дуэт смолк.

Потом снова послышался голос миссис Патимкин. Слов я не мог разобрать, но ей ответила Бренда. Заговорили громче, теперь все стало слышно.

«Мне нужен полный дом народа?» — Это миссис Патимкин.

«Мама, я тебя спросила».

«Ты спросила отца. А сначала должна была спросить меня. Он не знает, сколько мне из-за этого лишней работы…»

«Господи, можно подумать, у тебя нет Карлоты и Дженни».

«Карлота и Дженни не могут везде поспеть. У нас не Армия спасения!» [24] Армия спасения — евангелистская организация. Ставит своей целью распространение евангельских идей и оказание социальной, медицинской, нравственной и др. помощи. Содержит столовые, ночлежки и т. д.

«Это еще что значит, черт возьми?»

«Что за выражения? Разговаривай так со своими подружками».

«Мама, прекрати!»

«Не смей повышать на меня голос. Ты палец о палец не ударила, чтобы помочь по дому».

«Я не рабыня… я дочь».

«Тебе не мешало бы узнать, что такое работа по хозяйству».

«Зачем? — сказала Бренда. — Зачем?»

«Затем, что ты ленивая, — ответила миссис Патимкин, — и думаешь, что мир обязан тебя обеспечивать».

«Кто это сказал?»

«Тебе пора зарабатывать деньги, хотя бы на свои тряпки».

«Зачем? Господи, папа может жить на одни дивиденды. На что ты жалуешься?»

«Когда ты последний раз помыла тарелку?»

«Черт возьми, Карлота моет тарелки!»

«Не чертыхаться здесь!»

«Мама! — Бренда уже плакала. — Почему ты такая, черт возьми!»

«Довольно, — сказала миссис Патимкин, — плачь со своим дружком».

«Со своим дружком… — плакала Бренда. — Почему ты на него не наорешь заодно… Почему все так злы со мной…»

В комнате напротив тысячи поющих скрипок Костеланеца закатились «Ночью и днем». Дверь Рона была открыта, и я увидел его на кровати, вытянувшегося, колоссального; он подпевал пластинке. Слова были из «Ночью и днем», но мелодию Рона я не узнал. Через минуту он поднял трубку и назвал оператору номер в Милуоки. Пока его соединяли, он повернулся набок и прибавил громкости в проигрывателе, чтобы его услышали на западе, за полторы тысячи километров отсюда.