Егор Кастинг - СтремгLOVE

И налил, вытащив из шкафа дорогую бутылку «Белогвардейской», и дал еще кусок лимона закусить. Доктор махнул, ему хотелось смешать мысли и еще хотелось хоть какую-то радость получить от жизни в такое для него суровое время – да хоть бы и от водки, чем не удовольствие, будем откровенны... Но главный после водки перешел к делу:

– Но ты знаешь что? Бабок нет. Нет, понимаешь, бабок таких. Ну, экспедиция, выкуп, то-се. Сам понимаешь. Ты ей муж? А, не муж. Ну, это упрощает ситуацию. Извини, что я так сказал. Но это вообще так. Выпей еще. Если что надо, ты обращайся. Чем я тебе могу помочь? Давай я машину вызову, тебя отвезут домой. Сейчас выпьешь еще, и отвезут.

– Нет, спасибо, я дойду пешком.

– Да? Ну смотри. Сейчас мы еще посидим, а потом у меня редколлегия, это надолго. Давай я тоже пока с тобой выпью. Ну, давай, не чокаясь. То есть, наоборот – надо чокнуться.

– А... Ее будут искать?

– Кто? Ты про кого?

– Ну, Зину. Ваши люди.

– А, наши. Так и послать некого. Андрюха с президентом полетел – читал, может? У них самолет чуть не упал. Тоже, кстати, опасно. Валера в Нью-Йорке, он завалы там разбирает. Ну и этот еще, который на порнофестиваль улетел, так он ведь инвалид. Абрамыча я тоже не могу туда, в его годы, он же дедушка, по сути...

– Да? Понятно...

– И потом. Не могу туда сейчас послать человека. Вообще в принципе.

Доктор поднял голову и посмотрел на главного со вниманием – во как!

– Да-да. Я не знал, как тебе это сказать, ну, деликатно. Я ее туда не посылал. Ну, точно.

– А как же она поехала? – Доктор, спрашивая это, смотрел в сторону. Он смотрел на бюст Ленина с кипой на макушке, на телевизор с беззвучными новостями, на биту, и мяч для гольфа, и лунку, проковырянную в полу, на здоровенный стол, за которым так ловко можно выпивать большим компаниям, на кожаный черный диван, истертый попами подчиненных нижестоящих девушек, – может быть, даже и Зинкиной, вот, кстати, главный точно сейчас думает, что я это думаю, не важно тут даже, было ли у них что... Не может, кстати, такого быть, чтоб не было, – Доктор это понимал. Он знал, что такие люди – такие, которые чувствуют жизнь острее других, у которых звериная жажда чужого тела и не своих любовных жидкостей, – они узнают сразу друг друга и еще на расстоянии, даже не глянув в глаза, все главное знают друг про друга, и если ничего им не помешает, они сойдутся вплотную хоть раз. И они будут таиться от других, от простых, обыкновенных людей, которые живут скучно оттого, что управляют собой всегда, как роботы, и надежны, как немецкие автомобили... А таиться надо – скучных людей ведь много, и они от скуки жадно смотрят на всплески чужой жизни...

«А ты-то, подонок, сам там не был, – думал Доктор про Милосского. – Совершенно точно. Абсолютно я это знаю, клянусь. Такие гады на войну не поедут никогда. Баб будут посылать, девок, детей отправят, чужих, конечно, а сами будут тут в офисе рассказывать всякую херню, выпивать, закусывать и секретарш трахать».

Заглянул молодой человек в кожане с испуганным лицом.

– Ну, чего тебе? – окликнул его главный.

– Ну вот, как вы просили, – начал бубнить парень, – «мерс» я к подъезду подал, а «вольво» на сервис отогнал. А тещу вашу я отвез, все в порядке. Она просила передать, что на рынок не надо ехать, мы заезжали, все взяли.

– Ладно. Иди, – холодно сказал главный и снова налил «Белогвардейской». – Ничё бутылка, да? Красивая?

– Ну, – поддакнул Доктор и вспомнил, как Зина однажды принесла бедную поллитровку кабардино-балкарского розлива. У нее глаза горели, когда она разливала. Это был чистейшей воды технический спирт, разбавленный водопроводной водой. Но она была в восторге:

– Как в горах! Мы там такую пили...

Доктор тогда насел на нее, чтоб она не напивалась, она слушала не перебивая, а потом ответила про другое:

– Такая вонища, когда в живот очередью, ты не представляешь себе...

Главный спросил Доктора:

– Мы на чем остановились?

– Что денег нету, и вообще, все сами делают что захотят, и ты не виноват ни в чем. А они сами во всем виноваты. Так я понял?

– Ну чего ты от меня хочешь? Чего ты добиваешься? Она, старик, сама поехала.

– Просто так? Пришла и говорит – хоть убейте, хочу?

– Ну практически.

Доктор вспомнил, что она почти совсем глухая на левое ухо. Какой-то обстрел, контузия, кусок кирпича на голову упал, и так вышло. Он ей часто бормотал нежную порнографическую чепуху в это самое ухо, она чувствовала только горячее дыхание, догадывалась, что это интересные слова, злилась, вывертывалась и била его подушкой. Потом еще шрам был у нее на голове, он почти весь терялся в прическе, – так, только белый слабый штрих виднелся, это был маленький осколочек, он скользнул по касательной. Доктор иногда поглаживал, бывало, этот белый военный след и думал, что у него не только денег нет, но и яиц, раз он из тыла отпускает ее на войну делать деньги. А еще, когда он – это стыдно – уговаривал ее не пить столько, она кивала на свою войну, там все пьют, и что вроде без водки ей снится одна сплошная Ханкала и еще разве только полет в Шали на вертолете с Шаманом. Но это все было прошлое, и оно мало волновало в эту минуту Доктора; все эти пьяные слезы насчет себя любимого, бедного и одинокого дали свой результат, и теперь разные личные страдания не казались такими уж сенсационными и душераздирающими. Ну, страдания, ну, одиночество и бездарность, что с того? Миллионы таких людей. Главное было другое: не расслабиться и не напоминать главному, как тот выпихивал Зину на войну. Доктор знал все. Не поеду, говорила она, а он отвечал, что тогда пусть пишет заявление. Тогда она будет не нужна тут. Доктор выпил тогда с ней четыре бутылки «Гжелки», в тот вечер, когда она про это рассказала. Было, в общем, уже тогда тяжело про такое слушать, а теперь и вовсе. Про это главному точно не надо было, тогда уж лучше б сразу, как зашел, стулом его по голове и после добивать. Это было лишнее, ну, разве что после, потом когда-нибудь. Пока же надо было культурно разговаривать и делать вид, что всему веришь.