Хелене Ури - Лучшие из нас

Они занимались быстрым ненасытным сексом на толстом персидском ковре. Ни для одного из них это не стало сексуальным откровением, но оба более или менее были удовлетворены.

— На какие курсы ты записался в этом семестре? — спросила Ринкель потом, уже одевшись. Она сидела за столом, выпрямив спину, и на лице ее не было ни тени того наслаждения, которое она, несмотря ни на что, недавно испытала.

— ФУТЛИНГ 1100, — ответил Александр. Он лежал на спине на ковре, обнаженный, с руками под головой, демонстрируя уверенность в себе и больше не испытывая никакого страха.

— Так, экзамена нет, только реферат. Я позабочусь… — начала Ринкель, но остановилась. — Ты придешь в пятницу?

— Еще бы не прийти, — ухмыльнулся Александр. — Да, как минимум дважды.

Но Ринкель не улыбнулась, только почти незаметно подняла брови, отвела от него глаза и начала перебирать стопку бумаг.

Александр полежал еще какое-то время. Ринкель, казалось, была полностью поглощена работой. Внезапно Александр, вытянувшийся голышом на ковре, почувствовал себя идиотом. Он начал стыдиться собственных желаний и сексуального аппетита. Она — пожилая женщина. Она в два раза старше него! Полная пожилая профессорша. Он поднялся и стал одеваться, не произнося ни слова. «Пятница», — повторила Ринкель с вопросительной интонацией, не поднимая глаз. Он отрицательно покачал головой и ощутил себя еще более смешным, потому что понял, что ему очень хочется прийти. «Да», — произнес он.

Если бы он не был так поглощен осознанием собственной глупости, он бы заметил, что Ринкель и не думала читать лежавшие перед ней бумаги, она просто бесцельно перебирала их. Он открыл дверь и покинул ее, полный стыда и злости, в страхе, что кто-нибудь может его заметить. И он знал, что вернется.

Когда в четверг Пол Бентсен, переполненный надеждами и ожиданиями, пришел в Блиндерн, он узнал, что Нанна уехала на семинар в Стокгольм.

— Да, она уехала вчера вечером, — сказал Гуннар Вик, немного сутулый симпатичный синтаксист, обожающий галстуки с фигурным рисунком и яркие рубашки. — А что?

— Да нет, ничего, — ответил Пол и захлопнул за собой дверь с таким грохотом, что Гуннар Вик вздрогнул.

Ее не будет целую неделю. Нанна. Она снилась ему ночами, а днем он все время думал о ней. Голова его была почти полностью занята Нанной, до такой степени, что он плохо спал (чего никогда не случалось раньше), потерял аппетит (тоже новый феномен в жизни Пола), и даже не открывал таблицы сильных глаголов в «Excel».

Случалось, он просыпался среди ночи и со стыдом и одновременно со смехом осознавал, что его сны о Нанне ужасно напоминают сцены из маминых романов. Он видел неясные картины, в которых спасал одетую в красивые платья Нанну от одного несчастья за другим, и они, тесно обнявшись, танцевали на цветущем лугу. Он придавал подушке форму пирамиды, поворачивался и клал на нее голову, злился на себя и поругивал маму, благодаря которой он видел такие немужские сны. Черт тебя подери, дорогая мама!

Лежа на спине, он пытался вообразить каждую часть тела Нанны. Он начинал сверху, представляя себе ее прекрасные волосы с завитушками на затылке. Потом мягкие губы, шею, грудь (сначала он думал, что ее соски большие и коричневые, но потом решил, что они скорее всего маленькие и розовые и расположены высоко), талию, бедра. Полные бедра, широкий таз. Нет, нет, что за ерунда? Нанна маленькая, и бедра у нее как у подростка! Он снова закрывал глаза: ее половая щель (строго говоря, когда Пол лежал в кровати, в его голове вертелось не совсем это слово, но то слово, которое он выбрал, было семантическим эквивалентом слова «щель») влажная и узкая и пахнет летом. Он вкушал лето, впитывая в себя ее запах. Через несколько минут после этого он засыпал с обмякшим членом в руке, он был удовлетворен, но знал, что это состояние долго не продлится, что вожделение еще не раз вернется. Последнее, что приходило ему в голову перед тем, как он проваливался в сон, это то, что Нанна будет очень много значить для него. В этом Пол был прав: Нанна оставит глубокий след в его жизни.

Днем, когда он не спал (хотя из-за бессонницы в этот период он постоянно находился в полудреме), он пытался вести себя рационально (что было нелегко из-за перепроизводства дофамина и эндорфина), но мысли о светлой золотистой копне волос Нанны постоянно всплывали в его мозгу.

«Мне всегда нравились светлые волосы», — успевал подумать он, прежде чем его разум выступал с возражениями: Полу всегда нравились именно те особенности женской внешности, которыми обладала его нынешняя возлюбленная. Когда он влюбился в Карин X., ему казалось, что черные волосы, как у нее, были самыми прекрасными на земле. Когда он встретил Сири, он все время гладил ее гладкие коричнево-золотистые волосы, которые, как он сказал, были самыми красивыми из всех виденных им, именно того оттенка коричневого, который был его любимым цветом.