Татьяна Буденкова - Женская верность

— Прежнего уже не будет. И болезнь твоя тут не причем. Разлюбил ты меня. Что уж тут поделаешь?

Он хотел что-то сказать про никому ненужного инвалида, про пенсию… Но внутри словно что-то перевернулось. Да не пропадет он. И дочь свою младшую на произвол судьбы не кинет. А женщины, ну что ж, это вопрос второй… Поживем, увидим.

— Да я и сама хотела тебе предложить домой вернуться, но решила Диму подготовить, а он… Он — против.

— Да ладно причитать надо мной. Но ты права, приходить и верно уже не надо. Обойдусь. Не трать время.

— Коля, ну зачем ты так?

— Посетители, пожалуйте на выход. Влажная уборка, — и санитарка, громыхнув ведром, широким жестом в жёлтой резиновой перчатке, показала на дверь.

— Я потом, потом ещё приду, — она наклонилась и поцеловала его в щеку, прижалась своей к его лбу.

— Зла на тебя не держу. И ты не обессудь. А что будет дальше — жизнь покажет, — и она вышла, оставив на тумбочке тёплую стеклянную банку с домашними пельменями.

После обеда из ординаторской он позвонил старому другу, должность которого позволяла решать многие вопросы, и попросил, чтоб к выписке ему комнатку организовал. Понимающий баритон в трубке, кашлянув, приободрил: "Ладно. Мы с тобой ещё попьём коньячку. Тебе он теперь вроде как лекарство".

Тамара забегала по два раза на дню. Утром отводила Леночку в садик и прибегала к нему, буквально на минутку. Вечером они сидели в рекреации, как здесь называли четырёхугольный закуток с продавленным диваном и старым фикусом у окна. Она рассказывала о прошедшем дне, о детях. Он внимательно слушал и думал, как бы ей про комнату сказать. И уж было, совсем решился, да она его опередила.

— Коль, я тут с врачом говорила. Скоро домой, слава Богу. Я, правда, немного с ним поспорила, он прямо сразу и в санаторий тебя отправить хочет. Коля, да дома и стены помогают. Немного отдохнёшь от больничных стен, а там и в санаторий. Тут твой водитель приезжал. Привез путёвку с открытой датой, мол, как пожелаешь, и велел спросить, ту комнату, что ты просил, на тебя или сразу на сына ордер выписывать. Так я говорю, чего тут спрашивать, вон у нас какие хоромы. Конечно, о сыне беспокоится. Коля, ты не думай, я всё понимаю. Он твой ребёнок. Потихоньку всё как-нибудь образуется. Может, ещё в гости к нам приходить будет, — и она деловито засобиралась. — Так, я всё правильно? — спросила без тени сомнения, явно на всякий случай.

"Хорошо, что говорила долго. Успел сообразить. Это ей и в голову не пришло, что он… Ах, дурак, дурак", — в груди стало тепло и спокойно.

Акулина посмотрелась в зеркало. Потускневшее от времени, оно продолжало служить верой и правдой.

Поправила кончики капронового белого платка на голове, спрятала выбивающуюся на лоб ещё черную кудрявую прядь. Оглянулась на пустую комнату. И так ей стало не по себе. Комната в бараке на Бумстрое опустела. Иван переехал жить в "девятку" к Марии, Илья получил квартиру, да вот все у него как-то пошло наперекосяк. Тамара ушла. Он пьет до чертиков. Устинья, боясь оставить его одного, живет с ним. И лишь иногда приезжает домой.

Привыкшую к большой и дружной семье Акулину такой покой тяготил. Она по привычке варила большую кастрюлю щей, а за отсутствием едоков, ставила её на порог комнаты, чтоб не прокисла. По вечерам выходила на крыльцо барака, там, на деревянной лавочке, за самодельным столом коротали за картами, играя в подкидного дурака или лото, жители барака.

В один из таких вечеров, громыхнув деревянными бортами, напротив лавочки остановилась полуторка.

— Акулина Федоровна!? — окликнул знакомый голос, она как раз сидела спиной к дороге. Следом хлопнула дверка и, повернувшись, Акулина увидела Тамару. Та стояла возле подножки кабины в нарядном синем с красными розами шифоновом платье. Туфли на высоком каблуке, в руках маленькая сумочка.

— Здравствуйте, — поздоровалась с остальными Тамара.

— Здравствуй, — Акулина смущенно кашлянула. — В комнату-то пойдем?

— Конечно. Я, правда, ненадолго. Девчонки одни дома, — тоже с явным волнением ответила Тамара.

Войдя в комнату, окинула её взглядом. Всё по-прежнему. Ничего не изменилось. Присела на край такого знакомого дивана. Однако ни тоски, ни угрызений совести не почувствовала. Да и задерживаться здесь ей вовсе не хотелось.

— Тётя Лина, я приехала сказать, что и Вам и свекрови своей, Устинье Федоровне благодарна. Ничего худого от вас не видела. И не хочу, чтобы вы зло на меня держали, — от волнения дыхание у неё перехватило.