Станислав Олефир - Колымская повесть

Поэтому второй, зонд я деду Хэччо не показал и несу детям на игрушки. В тундру привозят на продажу ковры, магнитофоны, дубленки из монгольских овец и даже стиральные машины, а вот захватить детям игрушек, не догадываются. А как расти девочкам без мячей, скакалок и кукол; мальчишкам — без всяких машинок, самолетиков и пластмассовых индейцев? Однажды я принялся мастерить куклу из тополевой чурки, но бабушка Хутык не разрешила, и сунула заготовку в костер.

В яранге Нади и Моники как всегда колготно. У них большая радость — сын Моники Димка начал самостоятельно ходить. Сначала переступал ножками, придерживаясь за собаку, а та вырвалась и убежала. Он следом за нею и затопал.

Хозяйки усаживают меня за столик, кормят „кашей“ и костным мозгом. Я уже привык к их детям, дети ко мне. Не дичатся, как в первые дни. Карабкаются на колени, трутся сопливыми мордашками об одежду, что-то рассказывают. Здорово это у них? Как ни стараюсь, а больше двух десятков слов по-эвенски или корякски усвоить не могу. Здесь же четырехлетняя Наташка, что по-эвенски, что по- корякски, что по-русски — без запинки!..

Деда Хэччо нет дома, но нужно заглянуть и к нему. На самом видном месте в его палатке висит медаль Всемирного Совета мира. Дед Хэччо сдал двенадцать личных оленей и все вырученные деньги передал Фонду Мира. За это ему прямо в стойбище привезли медаль.

У деда большое горе. В прошлом году сын Гришка подрался в поселке с приехавшими на заработки бичами и двух сильно порезал ножом. Теперь он сидит в зоне на Талой. Дед Хэччо просил меня отвезти эту медаль Гришкиному начальству, может его раньше выпустят. От медали я отказался, а вот свитер и меховые рукавицы попытаюсь передать. Все уже упаковано в пошитую из оленьей кожи сумку-мунгурку вместе с несколькими пачками индийского чая и сигарет „Стюардесса“…

Теперь иду к Рите и по дороге заворачиваю к Николаю Второму. Он уже подготовился к дороге — подтянул сыромятные ремешки, которыми крепятся нарты, заменил в погонялке прут, теперь обучает прягового оленя. Олень очень крупный, но молодой и пугливый. Пастух привязал его ремнем к тонкой лиственничке. Олень, взрывая копытами мох, гнет деревце до самой земли, а Николай Второй ходит за ним, что-то ласково ему приговаривает и пытается погладить.

Я пожал Николаю Второму руку и пошутил — если бы он вот так же ласково разговаривал с женой и нежно гладил, она с радостью варила бы ему обед по три раза на день. Николай Второй согласно закивал головой, улыбнулся, затем еще раз пожал мне руку и снова занялся оленем.

Рита пристроила на ящик из-под макарон швейную машинку, сама устроилась прямо на оленью шкуру и шьет себе новое платье. Летом к нам прилетела вертолавка привезла швейную машинку с электроприводом и, понятно, без ручки, которой можно было бы шить вручную. Мы с Кокой сняли ручку с динамомашины, чем очень расстроили Дорошенка. Ему не приходило в голову, как теперь выходить на связь, если вдруг сядут батареи в рации.

На Рите белая с глубоким вырезом кофточка и тщательно отутюженные светло-коричневые брючки. Северянки вообще смуглые, а Рита умудряется еще и загорать, поэтому наряд ей очень идет. Говорю Рите об этом, ей, конечно, такое мнение очень льстит, и она усаживает меня за столик.

Пока ем оленью грудинку, Рита достает из чемодана с книгами похожий на желтого птенчика калакал — черт на черта. Его вырезал из бивня мамонта для меня Кока, но вручить самому — не получилось. Рита цепляет калакал мне на шею, и я с радостью прерываю еду, потому что за каких-то пару часов сажусь к столу третий раз. С этим талисманом я могу быть спокоен — в пути со мною ничего не случится. Если какой-нибудь из чертей увяжется за нартами или трактором, калакал прогонит его прочь…

Вместе с Ритой отправляемся к бабушке Хутык. У нее в гостях моя хозяйка и пара великовозрастных щенков Пурги. Бабушка Хутык жалуется, что огонь в ее яранге ведет себя как маленький ребенок. То не хочет разгораться, то примется протестовать, если она надумает выйти за дровами или водой. Теперь вот не желает пускать дым в ханар и держит его под шкурами, словно в тайге наступила оттепель. К тому же второй день над стойбищем кружит ворон и кричит нам гостей. Она даже спрашивала по рации у диспетчера, не собирается ли к нам директор совхоза или кто другой, но там проводят районный слет оленеводов и им не до нас. Бабушка Хутык боится, что в ее яранге кто-то из чужих людей вытряхнул из своей одежды черта, вот и попросила поселить здесь двух собак потемнее. Известно, лучших сторожей от нечистой силы, чем черные собаки, не бывает.