Вера Копейко - Лягушка под зонтом

– Бали понимает, верно? – тихо спросила Ольга.

– Да, и я тоже.

– Похоже, вы все здорово продумали, – заметила Ольга.

– Мы с Бали из одного прошлого, поэтому хорошо понимаем, что хотим от настоящего.

– Вы общаетесь на английском?

– Пока. Но я буду учить его язык. Свой-то собственный мы давно утратили.

– Их язык похож на какой-нибудь индейский?

– Да, – сказала Зоя Григорьевна. – Я кое-что уже знаю.

– Ну да, например, я тебя люблю...

Они засмеялись.

– Не смущай меня, Ольга, – попросила Зоя Григорьевна.

– Что ж, – сказала Ольга, чувствуя, что ей нужно хотя бы на минуту остаться одной. Унять сильно бьющееся сердце. Вот так поворот... Она взяла со стола поднос с чашками. – Я сейчас...

– Ох, мне уже пора. – Зоя Григорьевна взглянула на часы. – Вот-вот придет машина. Мне нужно в посольство.

Она вскочила, зажужжали молнии сумки.

– Дела с визой? – угадала Ольга.

– С ней. Бали приготовил бумаги...

Подал голос ее мобильный телефон.

– Все. Дай я тебя обниму, моя девочка. Мы еще поговорим обо всем.

– Скажите, если бы все-таки нашелся баран, кто стал бы во главе общины? – спросила Ольга. Как будто собиралась примериться – подошел бы ей начальник, если бы она приехала в Арктику.

– Если бы нашелся, – повторила Зоя Григорьевна, – тогда бы наши люди остались на своей земле. Во главе общины все равно была бы я. При нынешних способах связи – почему нет? Я бы назначила грамотного менеджера из молодых...

– Все поняла, – сказала Ольга.

Едва закрылась дверь за Никитой, как у Мазаева раздался звонок. Чертыхаясь, он пробрался мимо елочных игрушек, опасаясь, что, легкие как пушинки, они взовьются и полетят, поднятые воздушной волной от его резвого тела.

– Слушаю, Мазаев, – с досадой произнес он в трубку.

– Ваша окончательная сумма? – проговорил мужской голос. Мазаев узнал его.

– Ее не будет, – ответил Мазаев.

– Не боитесь потерять вещь?

– Я дома не держу такие вещи, – хмыкнул Мазаев, быстро соображая, что он завтра же отдаст тотем Никите.

– Ваш выбор, Владилен Павлович, – сказал голос. Дальше – гудки.

Мазаев положил трубку, в голове металась одна мысль: куда спрятать тотем? Он допускал, что на самом деле за ним могут прийти. Без него.

Он вошел в кухню, взгляд упал на коробку, в которой лежали сушки с маком. Коробка из-под датского печенья, но не нынешней выделки, а позапрошлого века.

Мазаев быстро вытряхнул оставшиеся сушки в тарелку, которая оказалась под рукой, смахнул маковые зерна, которые заметил на дне, в мойку. Мелкие, как порох, они осели на белой эмали.

Он понес коробку в гостиную, уложил в нее барана. Тотем в ней и лежал прежде, сколько лет – никто не скажет. А потом – в рюкзачок. Гараж, в котором стояла его «девятка», был напротив окон, за деревьями. Он отнесет рюкзак туда, положит на полку. Так будет надежнее.

Не медля, выполнил задуманное. В гараже Владилен Павлович пробыл недолго, довольный собой вернулся, пообедал. Он уже намеревался убрать елочные игрушки, не знал одного – куда их сложить. Хватит ли ваты, чтобы обезопасить хрупкое стекло?

Гул машин внизу насторожил. Обычно тихий двор огласили голоса, Мазаев не разбирал слов, но тревога долетала до одиннадцатого этажа.

Он встал, подошел к окну, припал лбом к стеклу. Внизу краснели крышами две пожарные машины, люди в форме открывали ломиком колодец, просовывали туда брезентовый рукав.

Глаза его расширились, желая охватить плоскую стену пламени, полыхавшую через дорогу. Владилен Павлович почувствовал, что задыхается. Не сразу догадался, что нос расплющился о стекло.

– Мой Бог, – прошептал он. – Мой Бог...

Горел его гараж.

Мазаев чувствовал, как слабеют колени, руки становятся ватными. Такими руками ему ни за что не поднять рюкзак, который он отнес туда. Ах, если бы он не смог его поднять тогда! Но он поднял.

Теперь все – прах. Все – пепел.

Мазаев оперся руками о подоконник, открыл рот и вздохнул. Воздух прошел внутрь, легкие ожили. Он увидел, как отскочил суровый дворовый пес по кличке Хозяин, которому не понравилось рычание шланга. Обычно он спал на теплой крышке колодца.

Владилен Павлович слышал, как хлопают дверцы – приехала «скорая», из нее выскакивают, нет, выюркивают люди. Пришло в голову новое слово, значит, пока еще соображает.

Он смотрел, как била струя воды по племени, но оно не гасло, оно взвивалось вверх, утоньшаясь. Так вьется хвост быка, которого пастух хлещет кнутом.