Владимир Березин - Он говорит

Говорят, американцы — дрянь. Но мне-то достался этот.

Вот те, что к нам в банк приезжают, действительно неважные. Вроде бы всё как у нас, разрез глаз, рот, нос — а видно, дрянь. Но я никому, конечно, не говорю, зачем?

А вот тот был — настоящий.

С таким и воевать бы было — одно удовольствие».

Он говорит при этом: «Я рано начал за границу ездить. Ну, ты помнишь, первый раз в школе, когда нас всех в ГДР повезли. Ты не ездил? А я поехал, конечно. Там смешно было. Немцы все сексом были озабочены. И ещё таблички на туалете поменяли — мужской с женским.

Да не в этом дело — когда ездить можно стало, я всей семьёй катался. А я на машине люблю — самолёты это не для меня.

Да только тогда можно было копейки какие-то поменять. На гамбургеры — и то не хватит.

Но у меня был однокурсник-узбек, а сеструха его в Париже жила.

Вот мы и договорились — я ему рублей на пять тонн грина, а сеструха его в Париже мне местными отдаст. Или — зеленью, неважно.

Вот и поехали — правда, деньги у меня, что я с собой взял, ещё в Германии кончились. Но до Парижа я дотянул, на остаточном бензине. Я уже с некоторой тревогой, у меня ведь жена, двое детей на заднем сиденье, а эту сеструху я в глаза не видел.

Ну, покружил по Парижу, нашёл улицу — не в самом центре.

Притормозил.

Стал на звоночек жать.

Долго мне не открывали. Вдруг дверь заскрипела и выходят: мужик довольно пожилой и с ним девка. Ну, действительно узбечка, я в этом понимаю. Ах, говорит жаль, что вы не позвонили, мы сейчас уходим, у нас тут приём, но вы проходите в дом, располагайтесь, потом поговорим.

Мы и прошли. Оказалось, что это огромный трёхэтажный дом — нашли там на втором этаже комнаты, в одну мы с женой заселились, в другую дети.

Выспались, да как-то жрать охота, а в доме никого, да и денег не прибавилось.

Нашёл я кухню, там пустовато, но я обнаружил макароны, так варёными макаронами с солью и закусили. Детей наново уложили спать, да я смотрю — не спят, о чём-то спорят. Пошёл я к ним, а они в окно пальцем тычут. Глянул я в это окно, а там лес, да не простой. На прогалине стоят трансвеститы в ряд, а дети мои спорят, кого из них первого выберут. Ну и выигравший проигравшему щелбаны лупит.

Прекратил я это дело, задёрнул шторы и пошёл спать.

Хозяева в ту ночь вовсе не появились.

Мы проснулись — и ну снова в кухню, провиант искать. Нашли что-то, грызём. Но вдруг стенка в кухне раздвигается в самом неожиданном месте, и входят парень с девушкой.

„Салют, салют“, — говорят. Ну, мы им тем же отвечаем.

Эти двое в комнаты куда-то ушли, а вышли с огромными сумками. А парень ещё какое-то блюдо со стены снял, да в сумку до кучи сунул. Мы сидим на ровной попе, что это такое — не понимаем. Чувствуем, что на нас ещё не только это блюдо навесят, но ещё и всё остальное.

Стал я тогда своему узбеку звонить в Москву.

Дозвонился.

„А, — говорит, — не парься, братан. Всё тебе будет. Ничего не бойся, у этого француза, говорит, просто весь дом описан за долги перед бывшей женой. А парень этот — его сын от другого, первого брака. Он блюдо не спёр, а по договорённости с отцом, наверное, вынес“.

Продолжаем ждать. Погуляли вокруг дома с детьми, да так, чтобы особенно к трансвеститам на рабочую площадку не заглядывать. Но делать нечего. Снова спать легли.

Слышу, посреди ночи дверь хлопнула, шаги какие-то, а потом из дальних комнат крики раздаются — и не поймёшь, режут хозяева друг друга, или всё же любятся. Вышел я в коридор и гадаю — любятся или режут. Непонятно.

Но от усталости и отупения махнул рукой и решил не вмешиваться.

А проснулся — опять никого нет.

Принялся я тогда снова в Москву звонить.

„А, — говорит узбек, — не парься, они поругались просто. Сестра в Бельгию уехала“.

„Ну, твою ж мать, а где деньги-то мои?“

„А, — спокойно он мне говорит, — не парься. — Я позвонил его пацану, он тебе всё отдаст. Записывай адрес“.

Записал я адрес, взял дочку с сыном, потому что они уже начали чужой дом разносить, и пошёл за деньгами.

Дошёл до этой улицы, спрашиваю у полицейской женщины, правильно ли я иду. А полицейская, такая здоровая негритянка, смотрит на меня с некоторым осуждением, и говорит — правильно, дескать. А сама — то на меня посмотрит, то на детей, и всё именно с некоторым осуждением.

Пошли мы по улице, и тут я понял, отчего так на меня местные правоохранительные органы топорщились. Всё оттого, что в каждом доме, как в витрине, пожилые некрасивые бабы стоят, а мои отпрыски в них пальцами тычут и подмигивают. Но как-то, тем не менее, добрался я до нужного дома — смотрю, а там на первом этаже будто магазин готового платья. Да только платье какое-то странное, висит на длиннющих палках от стены до стены, и снять его, главное, оттуда никак нельзя. Ясно, что эти брюки с куртками там только для отвода глаз. Я только попытался подняться на второй этаж, но из воздуха сгустился какой-то амбал и говорит: „Вам туда не нужно, месье. Просто скажите, кто вы и к кому“.