Владимир Березин - Он говорит

Пел и плакал.

А мы подпевали, знаете как трогательно? Про погибших потому что.

— Ну, разумеется, — поспешил согласиться я, — конечно».

Он говорит: «Мы с друзьями любим собираться без жён.

Как-то сошлись за столом как державы-победительницы, как герои анекдотов, как три товарища и три поросёнка.

Начали говорить о былом.

Один из нас предпочитал играть в компьютерные игры, которые, знаешь, предназначены для ломки клавиатуры. „Doom“ пел в его телефоне, а по улицам он двигался как Дюк Ньюкем. Другой предпочитал медленный онанизм стратегических игр, он часами мог смотреть на шкалы в углу экрана и улыбаться своим достижениям — два пункта вверх на зелёной и полная стабильность на красной.

Я вот любил ночное очарование квестов, запутанные интерьеры чужих комнат, затхлые лестницы старинных особняков и лесистые местности, обильные магическими предметами. Квесты были играми, что обросли правилами и ритуалами — от медлительного коньяка и шерлокхолмсовского пыхтения трубкой до неписанного этикета. Думаешь, можно подглядеть в солюшене? Нельзя, нельзя! Подглядишь один раз, будешь как жена, подделывающая оргазмы. Настоящим никогда больше не поверит. Сам себе не поверишь.

Оттого можно в любое время дня и ночи совершить звонок другу, спросить его о чём-то, обрисовать ситуацию, и, путаясь в числительных, описать свои шаги. И вот уже, если решение не подсказано сразу, на разных концах города два человека, дыша в телефонные трубки, бродят по одним и тем же комнатам.

Это нормально.

Это правильно.

Я часто рассказывал об этом и ещё полдюжины иных правил игры, но однажды, впрочем, это привело к неожиданным последствиям. Как-то ночью меня разбудил телефонный звонок — так, кстати, начинаются все мерзкие детективные романы. Кругом струилась слякотная зимняя ночь, снег хлюпал под шинами редких автомобилей, а в трубке раздался печальный голос моего друга:

— Знаешь, ко мне пришла смерть, но я не знаю, что ей предложить.

Я сразу все понял. Я представил, как одеваюсь наспех, и оскальзываясь в снежной воде останавливаю попутную машину, думая: успеть — не успеть, закрыты ли там окна… Прошли несколько томительных секунд, и голос снова зазвучал в чёрной пластмассе:

— Видишь ли, смерть хочет паштета, а у меня нет ничего, чтобы его приготовить…

Тут я снова понял всё, но — иначе.

Я как-то подарил другу игру имени Монти Пайтона, в которой страшная смерть приходила к бестолковым сквайрам и клала их рылами в тарелки. Лососёвый паштет был несвеж, лососёвый паштет протух, и ничего с этим нельзя было поделать. Перед гостями было неудобно, и перед американскими друзьями было неудобно, но конец и в этом ролике, и в этой игре был один — души, отделённые от тел, садились в души автомобилей, отделённые от жестяных коробок, и все летели за смертью точь-в-точь как в известном фильме режиссера Бергмана „Седьмая печать“.

Однако тухлый паштет не складывался в компьютере моего друга — укроп был забыт на одном уровне, а луковица — на другом. Придя в себя и чувствуя, как втягиваются мурашки обратно в кожу, я начал уныло и монотонно перечислять рецептуру паштета, которую требовали остроумцы, сочинившие игру.

Затем засунул телефон под подушку и заснул. Плыву себе среди московской ночи на встречу с голыми тётками в шлемах для регби, протестантами с презервативами и многодетными католиками, а также сварой старых офисных пердунов, вообразивших себя пиратами».

Он говорит: «Я во всем люблю порядок и точность, а ещё, чтобы опечаток не было.

Когда я школу закончил, то считал себя довольно грамотным человеком. Так, собственно, и было — и вовсе не потому, что я хорошо помнил правила. Просто я очень много читал и запоминал верный вид слова или предложения. Как иероглиф. У нас-то везде корректоры были — целая армия.

С тех пор много воды утекло, и вообще все переменилось.

Мы как-то поехали в Китай, почетные гости, всё-таки трубу туда тянем. Там торжественные мероприятия: с их стороны — балет, с нашей — хор.

У них человек двести на сцене, ясно, что людей там много, даже избыточно много, я бы сказал.

Но надо своих граждан чем-то занять, отношусь с пониманием.

Так что наблюдаем мы с главным инженером танец „Река Хэйлудзян длинная“, и понятно нам, что в нем ни одна камышинка не забыта, да и все рыбы этой реки представлены. Длилось это бесконечно, как бесконечно на заднике лазерами рисовали русско-китайский узор. Он все разворачивался, как какой-то бесконечный жостовский поднос, и меня он вконец загипнотизировал.