Владимир Березин - Он говорит

Моё отношение с миром не несёт прозелитической функции.

Идеалы Просвещения для меня сомнительны. Я не стал бы отстреливать энциклопедистов и народников, но раздача адаптированного Толстого профанам — не моя задача.

А теперь ругайте меня, пока я пойду сейчас по коридору в больничный сортир.

Я слушать этого не хочу, слушать этого не буду, а вам как-то легче будет».

Он говорит: «Пока наш доктор гадить ушёл, я вам вот что скажу. Скажу о познаваемости мира. Вернее, наоборот, о его непознаваемости. За эту непознаваемость ответственны несколько десятков учений. Это я знаю точно — из билетов по философии.

Но я-то просто математик.

Не учёный, а так, прикладной. Почти инженер.

Но и не инженер.

Раньше щит создавал, щит Родины. Оттого я человек весёлый, потому как если без юмора к жизни относиться, то тебя этим щитом обязательно придавит.

В мире ничего не познаваемо, всё на доверии.

Это я вам как математик говорю, хотя иные подумают, что мне так говорить не положено.

Везде всё на доверии, особенно если человек простой и радио слушает.

Удивительно другое — как человек реагирует на новость. Вон, говорят, где-то в Средней России два бегемота сбежали, воровали улов у рыбаков, разгромили два ларька и отняли у тётки сумочку.

А я — что? Я — верю. Потому как в Средней России тяжело бегемоту жить. В зоопарке — тюрьма зверей, на воле — не кормят.

Потом, правда, сказали, что никаких бегемотов не было. И этому я верю тоже. Какие, помилуйте, у нас бегемоты? Да и бегемотов вовсе нет никаких, а в московском зоопарке бегемота изображают два дворника, говно от слона приносят, морковку с капустой налево пускают.

Я ничему не удивляюсь, как идеальная скорая помощь, которая всё равно на вызов поедет. В эту скорую помощь позвонят — рога, скажут, выросли. И скорая помощь берёт ножовку, садится в свою раздолбанную таратайку и едет, ножовкой размахивая, на вызов. Если есть рога, можно отпилить. Нет рогов — тоже радость, чего ж хорошего — с рогами по городу таскаться. Я так думаю.

Или вот нищие. Я им однозначно верю — что дом сгорел, документы украли, и они на инвалидной коляске, отстреливаясь, прошли афганские горы и чеченские ущелья.

Я, правда, им денег не даю.

И всё оттого, что мир непознаваем. Нечего туда соваться — и если расспросишь эту молдавскую беженку с дохлым тельцем на руках, уличишь её в незнании географии, дат и событий, что — радостно будет? Не радостно совсем. Потеряешь веру в людей, начнёшь пить и потеряешь самообладание.

Но чаще всего люди сомневаются в исторических вещах — ну, там убили шесть миллионов евреев во время последней большой войны, или меньше. Очень многие люди приходят с радостными лицами и говорят, что меньше. Я им сразу верю — что ж, разве хорошо, когда шесть миллионов-то? Мне оттого что больше — радости никакой нету. Мне было бы очень приятно, если, скажем четыре. Или два. А ещё лучше — совсем никого. Но мир, увы, так устроен, что — совсем никого нельзя.

Потом, правда приходят другие люди, что говорят — определённо шесть, а может и больше. Все они шелестят какими-то бумажками, произносят непонятные цифирьки — и я, человек цифр, им всем верю, потому что они все жутко нервные. За ними приходят ещё какие-то люди и начинают хвастаться уже другими своими погибшими, мериться — у кого больше, и если у них, то радоваться.

За ними, топоча ботинками, идут специалисты по торсионным полям. Знаете ли вы, что такое торсионные поля? Не знаете? Никто не знает. Поэтому всё-таки надо вернутся к наукам историческим, которые издевательски зовутся гуманитарными.

Есть довольно небольшое количество тем, по поводу которых у каждого есть своё эмоциональное мнение. Выйдешь в людное место, предположим, и скажешь: „А всё-таки, Ленин болел сифилисом“. Или там — „А Маяковского — убили!“ — и уже бегут к тебе со всех концов этого людного места — кто согласиться, кто разубедить, а кто просто дать по морде. И каждый норовит мне дать ссылку — гляди, дескать, академик Клопшток сказал. А другой человек кричит, что фуфел этот ваш Клопшток, а вот Гримельсгаузен-то, он всю правду сказал.

Проверить ничего при этом невозможно — как на бракоразводном процессе. То ли он шубу купил, то ли ему шубу купили. Убили Маяковского — однозначно. И Блока убили. Отравили воздухом.

Я верю.

Причём все эти убеждения интересны именно тем, что они непроверяемы. Потому что врачи запуганы, а потом расстреляны. Оттого про ленинский почин с сифилисом нам ничего не известно. Тут кто-то кричит — позвольте! Академик Клопшток глядел ленинские мозги и говорит: сифилис! Однозначно! Но оппоненты не унимаются и говорят, что Клопшток был куплен русофобами… Собственно, он и сам русофоб. Немчура. Упырь. Наиболее дотошные тащат блюдце, устраивают ночное чаепитие в Мытищах со столоверчением, вызывают Ленина.